Топтыгин занемог: вскочил чиряк на шее —
Ни сесть ему, ни лечь, ни охнуть, ни вздохнуть
И не уснуть.
Вот Дятла он велит к себе позвать скорее,
Чтоб тот чиряк немедленно проткнуть.

За Дятлом послано… Как лекарь появился,
Он тотчас же, и так и сяк,
Со всех сторон обследовал чиряк,
Но вскрыть его, однако, не решился,
Топтыгину сказав при этом так:

«Уж если сам, злодей, до ночи не прорвётся
И протыкать его придётся,
То следует созвать совет из лекарей.
К тому ж у Филина, известно, клюв острей!»

За Филином, за Петухом послали…
Глаз не сомкнул больной всю ночь.
На утренней заре врачи слетаться стали,
Слетелись и… сидят — решают, как помочь.

И сообща приходят к мненью:
«Чиряк покамест не вскрывать!
А если к вечеру не будет облегченья,
Опять собраться всем и Журавля позвать,
Поскольку у него и глаз вернее
И клюв длиннее!»

Тем временем Медведь, ворочаясь в углу,
Вдруг ненароком придавил Пчелу.
И храбрая Пчела, как это ей пристало,
Жужжа в шерсти, своё вонзила жало.
 

И ожил наш Медведь! Пчела его спасла!
Вздохнули лекари: им тоже легче стало.
Не потому, что жало в цель попало,
А потому, что малая Пчела
С них, так сказать, ответственность сняла!..

***
Перестраховщики! Я басню вам прочёл
Не для того, чтоб вы надеялись на пчёл!

Случилось это
Во время птичьего банкета:
Заметил Дятел-тамада,
Когда бокалы гости поднимали,
Что у Воробушка в бокале —
Вода! Фруктовая вода!!
Подняли гости шум, все возмущаться стали,-
«Штрафной» налили Воробью.
А он твердит свое: «Не пью! Не пью! Не пью!»
«Не поддержать друзей? Уж я на что больная, —
Вопит Сова,- а все же пью до дна я!»
«Где ж это видано, не выпить за леса
И за родные небеса?!»
Со всех сторон стола несутся голоса.
Что делать? Воробей приклювил полбокала.
«Нет! Нет!- ему кричат.- Не выйдет! Мало! Мало!
Раз взялся пить, так пей уже до дна!
А ну, налить ему еще бокал вина!»
Наш скромный трезвенник недолго
продержался —
Все разошлись, он под столом остался…
С тех пор прошло немало лет,
Но Воробью нигде проходу нет,
И где бы он ни появился,
Везде ему глядят и шепчут вслед:
«Ах, как он пьет!», «Ах, как он разложился!»,
«Вы слышали? На днях опять напился!»,
«Вы знаете? Бросает он семью!».
Напрасно Воробей кричит: «Не пью-ю!
Не пью-ю-ю!!»

Иной, бывает, промахнется
(Бедняга сам тому не рад!),
Исправится, за ум возьмется,
Ни разу больше не споткнется,
Живет умней, скромней стократ.
Но если где одним хоть словом
Его коснется разговор,
Есть люди, что ему готовы
Припомнить старое в укор:
Мол, точно вспомнить трудновато,
В каком году, каким числом…
Но где-то, кажется, когда-то
С ним что-то было под столом!..

Жил-был один Носорог. Он имел привычку над всеми издеваться. 
— Горбун! Горбун! — дразнил он Верблюда. 

— Это я горбун? — возмущался Верблюд. — Да будь у меня на спине три горба, я был бы еще красивей! 

— Эй, толстокожий! — кричал Носорог Слону. — Где у тебя нос, а где хвост? Что-то я не разберу! 

— И чего это он ко мне пристает? — удивлялся добродушный Слон. Хоботом своим я доволен, и он вовсе не похож на хвост! 

— Дяденька, достань воробушка! — смеялся Носорог над Жирафом. 

— Сам-то больно хорош! — откуда-то сверху отвечал Жираф. 

Однажды Верблюд, Слон и Жираф достали зеркало и пошли искать Носорога. А тот как раз к Страусу приставал: 
— Эй ты, недощипанный! Голоногий! Летать не умеешь, а птицей называешься! 

От обиды бедный Страус даже голову под крыло спрятал. 

— Послушай, друг! — сказал Верблюд, подойдя поближе. — Неужели ты сам себя красавцем считаешь? 

— Конечно! — ответил Носорог. — Кто же в этом сомневается? 

— Ну тогда посмотри на себя! — сказал Слон и протянул Носорогу зеркало. 

Посмотрел Носорог в зеркало и захохотал: 
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Что это еще за уродина на меня смотрит? Что у него на носу? Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! 

И пока он смеялся, глядя на себя в зеркало, Слон, Жираф, Верблюд и Страус поняли, что Носорог просто глуп, как пробка. И они перестали обижаться.

Жил среди других зайцев один Заяц. Многие зайчихи на него заглядывались: быстрее его никто в поле не бегал! Вот кажется, жить бы ему да радоваться, но не тут-то было.

Заяц мучительно завидовал Черепахе. Вот как она живет! Вот живет! — думал Заяц. Собственную норку на спине носит! Втянула голову и ноги — и уже дома. Да еще какая нора! Крепкая как камень и с красивым узорчиком. Эх, повезло же глупой Черепахе!

И всюду вокруг Заяц поносил Черепаху, всюду ее ругал, рассказывал про нее небылицы, смеялся над ней. От зависти даже расхворался.
— Что с тобой? — спросила Зайца Белочка. С чего чахнешь?
— Из-за проклятой Черепахи, — ответил Заяц. Просто видеть ее не могу, до чего она меня раздражает! Какую нору на спине носит! С узорчиком…

А Черепаха больше, чем кому-либо, завидовала Зайцу, который умел так быстро бегать.

В день именин, а может быть, рожденья
Был Заяц приглашен к Ежу на угощенье.
В кругу друзей, за шумною беседой,
Вино лилось рекой. Сосед поил соседа.
И Заяц наш, как сел,
Так, с места не сходя, настолько окосел,
Что, отвалившись от стола с трудом,
Сказал: «Пшли домой!» — «Да ты найдешь ли дом?
Спросил радушный Еж.

Лев пьяных не терпел, сам в рот не брал хмельного,
Но обожал… подхалимаж.

Поди, как ты хорош! 
Уж лег бы лучше спать, пока не протрезвился! 
В лесу один ты пропадешь: 
Все говорят, что Лев в округе объявился!» 
Что Зайца убеждать? Зайчишка захмелел. 
«Да что мне Лев! — кричит. — Да мне ль его бояться! 
Я как бы сам его не съел! 
Подать его сюда! Пора с ним рассчитаться! 
Да я семь шкур с него спущу 
И голым в Африку пущу!..» 
Покинув шумный дом, шатаясь меж стволов, 
Как меж столов, 
Идет Косой, шумит по лесу темной ночью: 
«Видали мы в лесах зверей почище львов, 
От них и то летели клочья!..» 
Проснулся Лев, услышав пьяный крик, 
Наш Заяц в этот миг сквозь чащу продирался. 
Лев — цап его за воротник! 
«Так вот кто в лапы мне попался! 
Так это ты шумел, болван? 
Постой, да ты, я вижу, пьян 
Какой-то дряни нализался!» 
Весь хмель из головы у Зайца вышел вон! 
Стал от беды искать спасенья он: 
«Да я… Да вы… Да мы… Позвольте объясниться! 
Помилуйте меня! Я был в гостях сейчас. 
Там лишнего хватил. Но все за Вас! 
За Ваших львят! За Вашу Львицу! 
Ну, как тут было не напиться?!» 
И, когти подобрав, Лев отпустил Косого. 
Спасен был хвастунишка наш!

Однажды где-то под кустом 
Свалила Зайца лихорадка. 
Болеть, известно, как не сладко: 
То бьет озноб его, то пот с него ручьем, 
Он бредит в забытьи, зовет кого-то в страхе… 
Случилось на него наткнуться Черепахе. 
Вот Заяц к ней: «Голубушка… воды… 
Кружится голова… Нет сил моих подняться, 
А тут рукой подать — пруды!» 
Как Черепахе было отказаться?.. 
Вот минул час, за ним пошел другой, 
За третьим начало смеркаться, 
Все Черепаху ждет Косой. 
Все нет и нет ее. И стал больной ругаться: 
«Вот чертов гребешок! Вот костяная дочь! 
Попутал бес просить тебя помочь! 
Куда же ты запропастилась? 
Глоток воды, поди, уж сутки жду…» 
«Ты что ругаешься?» — Трава зашевелилась. 
«Ну, наконец, пришла, — вздохнул больной. 
Явилась!» 
«Да нет, Косой, еще туда-а иду…»

Я многих черепах имею здесь в виду. 
Нам помощь скорая подчас нужна в делах, 
Но горе, коль она в руках 
У черепах!

Каких фамилий только нет: 
Пятеркин, Двойкин, Супов, 
Слюнтяев, Тряпкин-Дармоед, 
Пупков и Перепупов! 

В фамилиях различных лиц, 
Порою нам знакомых, 
Звучат названья рыб и птиц, 
Зверей и насекомых: 
Лисичкин, Раков, Индюков, 
Селедкин, Мышкин, Телкин, 
Мокрицын, Волков, Мотыльков, 
Бобров и Перепелкин! 

Но может некий Комаров 
Иметь характер львиный, 
А некий Барсов или Львов 
Умишко комариный. 

Бывает, Коршунов иной 
Синичкина боится, 
А Чистунов слывет свиньей, 
А Простачков — лисицей! 
А Раков, если не дурак, 
Невежда и тупица, 
Назад не пятится как рак, 
А все вперед стремится! 

Плевков фамилию сменил, 
Жемчужиным назвался, 
Но в основном — ослом он был, 
Ослом он и остался! 
А Грибоедов, Пирогов 
Прославились навеки! 
И вывод, стало быть, таков: 
Все дело не в фамилии, а в человеке!

Слон-живописец написал пейзаж,
Но раньше, чем послать его на вернисаж,
Он пригласил друзей взглянуть на полотно:
Что, если вдруг не удалось оно?
Вниманием гостей художник наш польщен!
Какую критику сейчас услышит он?
Не будет ли жесток звериный суд?
Низвергнут? Или вознесут?

Ценители пришли. Картину Слон открыл.
Кто дальше встал, кто подошел поближе.
«Ну, что же, — начал Крокодил, —
Пейзаж хорош! Но Нила я не вижу…» —
«Что Нила нет, в том нет большой беды! —
Сказал Тюлень. — Но где снега? Где льды?» —
«Позвольте! — удивился Крот. —
Есть кое-что важней, чем лед!
Забыл художник огород». —
«Хрю-хрю, — прохрюкала Свинья, —
Картина удалась, друзья!
Но с точки зренья нас, свиней,
Должны быть желуди на ней».
Все пожеланья принял Слон.
Опять за краски взялся он
И всем друзьям по мере сил
Слоновьей кистью угодил,
Изобразив снега, и лед,
И Нил, и дуб, и огород,
И даже — мед!
(На случай, если вдруг Медведь
Придет картину посмотреть…)
Картина у Слона готова,
Друзей созвал художник снова.
Взглянули гости на пейзаж
И прошептали: «Ералаш!»

Мой друг! Не будь таким Слоном:
Советам следуй, но с умом!
На всех друзей не угодишь,
Себе же только навредишь.

«Прошу меня простить за обращенье в прозе! 
Ромашка скромная сказала пышной Розе. 
Но вижу я: вкруг вашего стебля 
Живет и множится растительная тля, 
Мне кажется, что в ней для вас угроза!» 
«Где вам судить о нас! — вспылила Роза. 
Ромашкам полевым в дела садовых роз 
Не следует совать свой нос!» 
Довольная собой и всех презрев при этом, 
Красавица погибла тем же летом, 
Не потому, что рано отцвела, 
А потому, что дружеским советом 
Цветка незнатного она пренебрегла…

Кто на других глядит высокомерно,
Тот этой басни не поймёт, наверно…

Прибежал как-то Заяц к Журавлю.
— Журавушка, дорогой! Ты хорошо зубы лечишь, вставь мне, пожалуйста,
зубы!
— Да они у тебя хорошие!
— Хороши, да малы! Вставь мне львиные клыки!
— Зачем тебе клыки?
— Я с Лисой рассчитаться хочу! Надоело мне от нее бегать, пусть она от
меня побегает!
Улыбнулся Журавль и вставил Зайцу искусственные зубы — два львиных
клыка. Совсем как настоящие! Страшно смотреть!
— Вот здорово! — воскликнул Заяц, посмотрев на себя в зеркало. — Побегу
Лису искать!
Бежит Заяц по лесу — Лису ищет, а она сама ему навстречу из-за кустов
выходит. Увидел Заяц Лису и бросился от нее наутек. Прибежал к Журавлю —
дрожит, трясется от страха.
— Жу-жу-ра-равушка, дорогой! Замени клыки!
— А эти чем плохи?
— Не плохи, да малы! Против Лисы не годятся! Может, у тебя какие
побольше есть?
— Не поможет! — ответил Журавль. — Ошибся я, Косой! Надо было тебе
сердце заменить: твое, заячье, выкинуть, а львиное поставить!…

За честный труд и поощренья ради
Один из Муравьев представлен был к награде
К миниатюрным именным часам.
Но Муравей не получил награды:
Вышесидящий Жук чинил ему преграды,
Поскольку не имел такой награды сам!

Ах, если бы прискорбный этот случай
Был ограничен муравьиной кучей!

Тащил на себе как-то раз Медведь огромное бревно. Замучился, присел на пенек передохнуть.
— Тяжелое небось бревно-то? — спросил молодой Кабан, что неподалеку грелся на солнышке.
— Ох, и тяжелое! — ответил Медведь, отдуваясь.
— И далеко еще тащить?
— До самого леса.
— В такую-то жару! Поди, умаялся?
— И не спрашивай!
— Такое бревно вдвоем бы тащить!
— Ясное дело — вдвоем бы сподручнее было!
— Ну, я пошел! — сказал Кабан, поднимаясь. Желаю удачи! Смотри не надорвись!
— Спасибо, — вздохнул Медведь.
— Не за что! — ответил Кабан.

Перелетев с помойки на цветок,
Лентяйка Муха Пчелку повстречала
Та хоботком своим цветочный сок
По малым долькам собирала…

«Летим со мной! — так, обратясь к Пчеле,
Сказала Муха, глазками вращая.
Я угощу тебя! Там — в доме, на столе
Такие сладости остались после чая!
На скатерти — варенье, в блюдцах — мед.
И все — за так! Все даром лезет в рот!»

«Нет! Это не по мне!» — ответила Пчела.
«Тогда валяй трудись!» — лентяйка прожужжала
И полетела в дом, где уж не раз была,
Но там на липкую бумагу вдруг попала…

Не так ли папенькины дочки и сынки,
Бездумно проводя беспечные деньки,
Безделье выдают за некую отвагу
И в лености своей, от жизни далеки,
Садятся, вроде мух, на липкую бумагу!

Лиса приметила Бобра:
И в шубе у него довольно серебра,
И он один из тех Бобров,
Что из семейства мастеров,
Ну, словом, с некоторых пор
Лисе понравился Бобер!

Лиса ночей не спит: «Уж я ли не хитра?
Уж я ли не ловка к тому же?
Чем я своих подружек хуже?
Мне тоже при себе пора
Иметь Бобра!»

Вот Лисонька моя, охотясь за Бобром, 
Знай вертит перед ним хвостом, 
Знай шепчет нежные слова
О том, о сем…
Седая у Бобра вскружилась голова,
И, потеряв покой и сон,
Свою Бобриху бросил он,
Решив, что для него, Бобра,
Глупа Бобриха и стара…

Спускаясь как-то к водопою,
Окликнул друга старый Еж:
«Привет, Бобер! Ну, как живешь
Ты с этой… как ее… с Лисою?»

«Эх, друг!- Бобер ему в ответ.-
Житья-то у меня и нет!
Лишь утки на уме у ней да куры:
То ужин — там, то здесь — обед!
Из рыжей стала черно-бурой!
Ей все гулять бы да рядиться,
Я — в дом, она, плутовка,- в дверь.
Скажу тебе, как зверю зверь:
Поверь,
Сейчас мне впору хоть топиться!..

Уж я подумывал, признаться,
Назад к себе — домой податься!
Жена простит меня, Бобра,-
Я знаю, как она добра…»
«Беги домой,- заметил Еж,-
Не то, дружище, пропадешь!..»

Вот прибежал Бобер домой:
«Бобриха, двери мне открой!»
А та в ответ: «Не отопру!
Иди к своей Лисе в нору!»
Что делать? Он к Лисе во двор!
Пришел. А там — другой Бобер!

Смысл басни сей полезен и здоров
Не так для рыжих Лис, как для седых Бобров!

Проснулся Лев и в гневе стал метаться, 
Нарушил тишину свирепый, грозный рык 
Какой-то зверь решил над Львом поиздеваться: 
На Львиный хвост он прицепил ярлык. 

Написано: «Осел», есть номер с дробью, дата, 
И круглая печать, и рядом подпись чья-то… 
Лев вышел из себя: как быть? С чего начать?
Сорвать ярлык с хвоста?! А номер?! А печать?! 
Еще придется отвечать! 

Решив от ярлыка избавиться законно, 
На сборище зверей сердитый Лев пришел. 
«Я Лев или не Лев?» — спросил он раздраженно. 
«Фактически вы Лев! — Шакал сказал резонно. 
Но юридически, мы видим, вы Осел!» 
«Какой же я Осел, когда не ем я сена?! 
Я Лев или не Лев? Спросите Кенгуру!» 
«Да! — Кенгуру в ответ. — В вас внешне, несомненно, 
Есть что-то львиное, а что — не разберу!..» 
«Осел! Что ж ты молчишь?! — Лев прорычал в смятенье. 
Похож ли я на тех, кто спать уходят в хлев?!» 
Осел задумался и высказал сужденье: 
«Еще ты не Осел, но ты уже не Лев!..» 

Напрасно Лев просил и унижался, 
От Волка требовал, Шакалу объяснял… 
Он без сочувствия, конечно, не остался, 
Но ярлыка никто с него не снял. 
Лев потерял свой вид, стал чахнуть понемногу, 
То этим, то другим стал уступать дорогу, 
И как-то на заре из логовища Льва 
Вдруг донеслось ослиное: «И-аа!»

Мораль у басни такова: 
Иной ярлык сильнее Льва!

Это был ужасно приставучий Козленок с крохотными рожками. Делать ему было нечего, вот он и приставал ко всем:
— Хочу бодаться! Давай бодаться!..
— Отстань от меня! — сказал Индюк и важно отошел в сторону.
— Давай бодаться! — пристал Козленок к Поросенку.
— Отвяжись! — ответил Поросенок и зарылся пятачком в землю.
Подбежал Козленок к старой Овце:
— Давай бодаться!
— Отойди от меня! — попросила Овца. — Оставь меня в покое. Не к лицу мне с тобой бодаться!
— А я хочу! Давай пободаемся!
Промолчала Овца и сама отошла в сторону.
Увидел Козленок Щенка.
— А ну! Давай бодаться!
— Давай! — обрадовался Щенок и больно укусил Козленка за ногу.
— Постой! — заплакал Козленок. — Я хочу бодаться, а ты что делаешь?
— А я хочу кусаться! — ответил Щенок и еще раз укусил Козленка.

Как-то раз Попугай начал хвастаться всем вокруг: 
— Я умею говорить по-человечьи! Больше вы не услышите от меня ни одного слова на птичьем языке!

— Ох, ох! — разохались трясогузки. Вот умница! Он будет говорить только по-человечьи!

— Он умеет говорить по-человечьи? — переспросил старый Ворон. — Ну что ж! Это неплохо! Но это еще не значит, что он умнее всех! Я тоже знаю несколько человечьих слов, но я при этом не считаю себя мудрецом!

— А вы поговорите с ним по-человечьи! — затрещали трясогузки. — На птичьем языке он и разговаривать с вами не станет. Вот увидите!

— Попробуем! — сказал Ворон и перелетел туда, где сидел очень важный попугай.

— Здравствуйте! — представился Ворон на чистом человечьем языке. Здравствуйте! Я — Ворон!

— Попка-дурак! Попка-дурак! -важно ответил ему Попугай тоже по-человечьи. — Попка-дурак!

— Вы слышите? — восхитились трясогузки. Он вас убедил?

— Да уж! — сказал Ворон. — Я с ним согласен!

Рос яркий Мухомор среди лесной полянки. 
Бросался всем в глаза его нахальный вид: 
— Смотрите на меня! Заметней нет поганки! 
Как я красив! Красив и ядовит! 

А Белый Гриб в тени под елочкой молчал. 
И потому его никто не замечал…

«Красиво ты живешь, 
Любезная сестрица! 
Сказала с завистью в гостях у Крысы Мышь. 
На чем ты ешь и пьешь, 
На чем сидишь, 
Куда ни глянешь — все из-за границы!» 

«Ах, если б, душенька, ты знала, 
Со вздохом Крыса отвечала, 
Я вечно что-нибудь ищу! 
Я день-деньской в бегах за заграничным 
Все наше кажется мне серым и обычным, 
Я лишь заморское к себе в нору тащу. 
Вот волос из турецкого дивана! 
Вот лоскуток персидского ковра! 
А этот нежный пух достали мне вчера 
Он африканский. Он от Пеликана!» 

«А что ты ешь? — спросила Крысу Мышь 
Есть то, что мы едим, тебе ведь не пристало!» 
«Ах, душенька! — ей Крыса отвечала. 
Тут на меня ничем не угодишь! 
Вот разве только хлеб я ем и сало!..»

Мы знаем, есть еще семейки, 
Где наше хают и бранят, 
Где с умилением глядят 
На заграничные наклейки… 
А сало… русское едят!

Нашел толстяк Бегемот в камышах брошенный кем-то старый автомобиль. 
Позвал Бегемот Слона: 
— Смотри, толстяк, какую я штуку нашел! Что делать будем? 

— Хорошая штука! — сказал Слон. — Давай его вытащим и к делу приспособим. Будем вдвоем кататься!.. 

Откуда ни возьмись — Заяц. 
— Добрый день, друзья! Что нашли? Автомобиль? Очень хорошо! А ну, взяли! А ну, еще разок!.. 

Вытащили толстяки машину из болота на сухой берег. Заяц в сторонке стоял — командовал. 

Стали толстяки машину мыть, мотор заводить, шины надувать. Заяц в сторонке стоял — подсказывал. 

Стали толстяки дорогу протаптывать, дорожные знаки расставлять. Заяц в сторонке стоял — указывал. 

Стали толстяки в автомобиль садиться — поссорились: никак вдвоем на одно сиденье не сесть! 
А Заяц опять тут как тут! Вскочил в машину и поехал, но… 

Недалеко уехал Косой. Налетел на дерево. Машина — вдребезги. Сам едва уцелел. 

Жалко толстяков, что зря потрудились. Машину жаль, что разбилась. А Зайца не жаль! Почему не жаль? Сами догадайтесь!

Изнемогая от тяжелых ран,
К своим трущобам отступал Кабан.
В чужие вторгся он владенья,
Но был разбойнику отпор достойный дан,
Как поднялось лесное населенье…

Сороке довелось в ту пору пролетать
Над полем боевых событий.
И — кто бы ожидал такой сорочьей прыти!
Сорока, сев на ель, вдруг стала стрекотать: 
«Так, так его! Так, так! Гоните Кабана!
Мне с дерева видней — он не уйдет далеко!
Я помогу, коль помощь вам нужна.
А вы еще разок ему поддайте сбоку!»
«Дивлюсь я на тебя. Ты только прилетела,
Сказал Сороке Воробей,
А трескотней своей, ей-ей,
Всем надоесть уже успела!»
«Скажи, мой свет,
Сорока Воробью в ответ,
Что толку, если б я молчала?
А тут придет конец войне
Глядишь, и вспомнят обо мне
Да скажут где-нибудь: «Сорока воевала!..»

Сороке выдали медаль.
А жаль!

Прослушать певчих птиц однажды пригласили 
Начальство — Льва. (Лев был в чинах и в силе, 
И перед ним, дыханье затая, 
На задних лапках многие ходили.) 

Лев прибыл на концерт. На сцену попросили 
Певцов: Скворца и Соловья.
Перед лицом таким, робея от волненья,
Чуть арию свою не позабыл Скворец,
Но под конец
Так разошелся молодец,
Такое на него напало вдохновенье,
Что диву бы дался любой ценитель пенья.

Какой солист!
То вдруг защелкает, то перейдет на свист,
То иволгой кричит, то кенарем зальется,
Кудахчет курицей, как человек смеется,
И выходкам веселым нет конца!
Но тут заметили, что, слушая Скворца,
Ни разу Лев не улыбнулся,
Напротив — даже отвернулся!

Вот Соловья черед. Лев морщится опять!
Что это значит? Как понять?..
Ему на месте не сидится,
Он хочет встать!
Его с трудом удерживает Львица…
А Соловей?.. Как сладко он поет!
Какие он верха берет!
Но, гривою тряхнув, Лев с места вдруг встает
И, не дослушав песни Соловьиной,
Уходит со своею половиной…
Лиса уж тут как тут: «Певцы тому причиной!
Кто их назвал «солистами лесов»?
Ни дикции, ни голосов!
На Льва все время я смотрела
Он возмущался то и дело!

Скандал! Позор!
И отдан был приказ: «Певцов направить в хор!
Заставить наново учиться!»
Но как же так могло случиться?
Лев к пенью вкус имел
(Он даже сам немного пел
И, говорят, довольно мило),
Послушать мастеров ему приятно было.
Чего ж он морщился?.. Он лишнего поел,
И тут как раз ему живот схватило!..
А бедные певцы, которых сдали в хор,
Когда бы не Орел, там пели 6 до сих пор!

Я басню написал тем людям в назиданье,
Что вкруг начальства вьются без конца,
Готовые уже за указанье
Считать обычное чиханье
Вышестоящего лица.

Раздобыл где-то молодой ленивый Грач пару белых перчаток. Кое-как натянул их на лапки и задрал клюв:

— Вот я какой!..

Полетели утром птицы на работу: жучков, паучков и мошек в лесах и на полях собирать. Грач дома остался.

— Летим с нами! — кричали птицы, пролетая мимо.

— Летите, летите! — отвечал им Грач. — Разве вы не видите, что я в белых перчатках? Не могу же я их замарать!

Наработались птицы в лесах и на полях, сами досыта наелись, прилетели домой птенцов кормить.

— А мне? — крикнул Грач. — Накормите меня! Я голодный! Весь день ничего не ел!

— Как же ты будешь есть в белых перчатках? Ты их запачкаешь!

— А вы мне прямо в рот кладите — я буду жевать!

— Ну нет! — отвечали птицы. — Ты уже давно не птенчик! Ты уже носишь белые перчатки!

Разлетелись птицы по своим гнездам, перед сном песни пропели и легли спать. А Соловей-соловушка, так тот даже ночью пел — так славно он потрудился за день. Только Грач да старый Филин не спали. Филин мышей ловил, а Грач в гнезде ворочался. Ворочался, ворочался, а потом взял и съел одну белую перчатку.

Голод — не тетка!

Арбуз, что из земли тянул нещадно соки,
Что более других лежал на солнцепеке
И вырос до такой величины,
Что все другие кавуны
С ним оказались не равны,
Перед собратьями своими возгордился.

«Я тяжелее всех, каков же я на вкус?!
Всяк скажет про меня: «Арбуз так уж арбуз!..»
Так до тех пор он хвастал и кичился,
Пока в хозяйских вдруг руках не очутился.
А как попал под нож,
То оказался уж не так хорош
Что толку, что велик? Велик, да толстокож!
На цвет? Да как сказать, не бел, но и не красен.
На вкус — трава травой…

Смысл этой басни ясен.
Иной, глядишь, и говорит пестро,
Осанка хоть куда, так важно носит пузо,
А ковырни его да загляни в нутро
Оно как у того Арбуза!

Поспорила Лягушка с Аистом:
— Кто красивее?
— Я! — уверенно сказал Аист. — Посмотри, какие у меня красивые ноги!
— Зато у меня их четыре, а у тебя только две! — возразила Лягушка.
— Да, у меня только две ноги, — сказал Аист, — но они у меня длинные!
— А я квакать умею, а ты нет!
— А я летаю, а ты только прыгаешь!
— Летаешь, а нырять не можешь!
— А у меня есть клюв!
— Подумаешь, клюв! На что он нужен?!
— А вот на что! — рассердился Аист и… проглотил Лягушку.
Не зря говорят, что аисты глотают лягушек, чтобы понапрасну с ними не спорить.

«Чего распелся ты так рано над крыльцом?» —
Кукушка из лесу Скворцу прокуковала.
«Ах, если бы, Кукушечка, ты знала! —
Ей отвечал Скворец. — Я нынче стал отцом
Теперь мне в пору петь с рассвета до заката:
В скворечнике моем пищат мои Скворчата!
Я полон гордости — растет мой скромный дом!» —

«Вот невидаль! Нашел же чем гордиться! —
Кукушка из лесу в ответ. -Чем удивил ты белый свет!
По мне, так лучше быть свободной птицей!» —

«А где несешься ты?» —
«В любом чужом гнезде!» —
«А где твои птенцы?» —
«Не знаю где. Везде!» —
«Да кто ж выводит их?» —
«Другие их выводят.
Я не из тех, кто в этом смысл находит…

Семья мне не нужна. Я жить одна хочу,
Куда задумаю — туда и полечу!
Где захочу — там прокукую.
Вот, Скворушка, тебе бы жизнь такую!» —
«Нет, — отвечал Скворец. — Пример моих отцов
Подсказывает мне иметь весной птенцов!»

И надо же такому вдруг случиться:
Пернатый хищник, старый вор,
Скворчатинкой задумав поживиться
Явился как-то раз к моим Скворцам во двор.

Но грозно встретила его семья Скворцов!
Едва отбившись от птенцов и от отцов,
Разбойник улетел. А над лесной опушкой
Он с одинокой встретился Кукушкой —
И все ж позавтракал в конце концов!