Девочка Галя Столбова пошла в зоосад. В зоосаду, в птичнике, павлин показывал свой замечательный хвост. Зелёный, блестящий, с синими пятнами. Развернул его веером и трясёт.

Все люди удивляются: «Вот так хвост! Какая красота!»

А Галя Столбова набрала горсть опилок да как бросит в павлина! Павлин и не стал больше показывать хвост. Сложил его и взлетел на насест.

На улице, в клетке с толстыми железными прутьями, сидел медведь Федька. Задние лапы свесил наружу, а передние протягивает, просит сладенького. Вот все ему и кидают хлеб, пряники, и сухари, и конфеты — у кого что найдётся в кармане.

А Галя Столбова завернула в конфетную бумажку камень и бросила медведю. Хапнул Федька конфету и чуть-чуть не сломал зуб, обиделся и ушёл в угол спать.

А Галя Столбова сочинила песенку — скачет и дразнит:

… Эй, Федька-Федул,

Что губы надул?

Конфетку просил —

Да язык прикусил…

И пошла дальше других зверей дразнить. Она была злая девчонка.

В зебру бросила снегом, на журавля затопала ногами. Потом она пошла в слоновник к слону.

А там в это время слон покупал морковку. Кто-нибудь протянет ему денежку, слон возьмёт её хоботом и передаст своему сторожу. А сторож за денежку даст морковку.

Галя Столбова захотела и слона подразнить. Она думает: «Я брошу ему свою рукавицу, а сторож морковку слону за неё и не даст. А я рукавичку потом обратно у сторожа заберу».

Протянула слону Галя Столбова свою вязаную красную рукавицу. Слон вытянул хобот, взял её осторожно и… сунул себе в рот. И съел.

Так тебе и надо, Галя Столбова, — не дразни зверей.

В детском саду у ребят жили разные звери. В ящике с песком жила черепаха, её звали Манечка, в деревянной клетке жил белый кролик, его никак не звали, а в маленькой железной клетке — белая мышка, её тоже никак не звали. Эти звери были не дикие, а совсем ручные.

А ребятам хотелось диких зверей. Очень хотелось!

Вот однажды, когда была очень хорошая погода, тётя Маня им и говорит:

— Ну как, ребята? Не пойдём ли мы сегодня сами ловить диких зверей?

— Пойдём, пойдём! — закричали ребята. — Будем охотиться по-настоящему.

Все очень обрадовались. А тётя Маня стала раздавать разные вещи для того, чтобы ловить зверей. Пете дала поливальницу, Майе зелёное жестяное ведро, Оле большую кружку, а Васе цветочный горшок с дыркой в донышке, которую надо затыкать пальцем. И ещё дала разные спичечные и неспичечные коробочки. И два сачка — красный и зелёный. А сама взяла две стеклянные банки. Они очень ломкие.

И вот все пошли на луга, за город.

По дороге Петя поймал большого дикого кузнечика. Он очень больно щиплется. Его накрыли банкой, а потом посадили в коробку из-под папирос, — он в спичечную не влезал, у него длинные ноги.

Потом Майя увидала в канавке лягушат, а в траве лягушку. Их всех сразу поймали просто руками и посадили в банку.

А потом поймали ещё пять жуков. И одну бабочку-крапивницу.

А когда вышли на луга, тут началась самая интересная охота. Майя увидела в земле какие-то норки. Тут жила дикая полевая мышь. В земле было четыре дырки, две заткнули травой, и тётя Маня сказала:

— Бегите за водой.

И все побежали к канавке за водой. Петя принёс воду в поливальнице, Майя в зелёном жестяном ведёрке, Оля в кружке, а Вася в цветочном горшке с дыркой на донышке, которую надо затыкать пальцем.

Принесли воду. Тётя Маня наложила на дырку в земле мешок и говорит:

— Ну, ребята, лейте воду в другую дырку. Мышка в воде не живёт — обязательно выскочит.

Вот Петя вылил, а никто не выскочил. И Майя вылила. И Оля вылила. А как стал лить Вася из цветочного горшка с дыркой на донышке, тут все увидели: в мешке что-то бегает. Шевелится мешок. Значит, выскочила из норки дикая мышка.

Мышку скорее поймали, посадили её в коробочку, и все пошли домой — устраивать зоосад.

Лягушка с лягушатами стала жить в большой банке, кузнечики тоже в банке, в другой, а жуки потерялись — они по дороге выползли из коробочки, — ни одного нет. Бабочку сами ребята выпустили — пускай она летает, мёд собирает с цветов.

А дикая мышь стала жить с белой мышкой в железной клетке.

Она скоро стала совсем ручной, и у неё родились пять мышенят.

Жил-был заяц. Шерсть пушистая, уши длинные. Заяц как заяц. Да такой хвастунишка, что во всём лесу другого такого не сыскать. Играют зайчишки на поляне, прыгают через пенёк.

– Это что! – кричал заяц. – Я могу через сосну перепрыгнуть!

Играют в шишки – кто выше подбросит.

А заяц опять:

– Это что! Я на самую тучу закину!

Смеются над ним зайцы:

– Хвастунишка!

Пришёл как-то в лес охотник, убил хвастливого зайца и сделал из его шкурки шапку. Надел сынишка охотника эту шапку и давай ни с того ни с сего перед ребятами похваляться:

– Я лучше самой учительницы всё знаю! Мне любая задача нипочём!

– Хвастунишка! – говорят ему ребята.

Пришёл мальчик в школу, снял шапку и сам удивляется:

– С чего это я, право, расхвастался?

А вечером пошёл он с ребятами с горки кататься, надел шапку и опять давай хвастать:

– Я сейчас с горки скачусь прямо на тот берег озера!

Перевернулись на горе его санки, слетела с головы мальчика шапка и закатилась в сугроб. Не нашёл её мальчик. Так без шапки и домой вернулся. А шапка осталась лежать в сугробе.

Пошли как-то девочки хворост собирать. Идут, меж собой сговариваются друг от дружки не отставать.

Вдруг видит одна девочка – лежит на снегу белая пушистая шапка.

Подняла она её, надела на голову да как задерёт кверху нос!

– Что мне с вами ходить! Я сама больше вас всех хворосту соберу и скорей дома буду!

– Ну и ступай одна, – говорят подружки. – Экая хвастунишка!

Обиделись и ушли.

– Без вас обойдусь! – кричит им вслед девочка. – Одна целый воз притащу!

Сняла шапку – снег отряхнуть, оглянулась вокруг и ахнула:

– Что я в лесу одна делать буду? Мне и дороги не найти, и хворосту не собрать одной!

Бросила она шапку и пустилась подружек догонять. Осталась заячья шапка под кустом лежать. Да недолго пролежала она там. Кто мимо шёл, тот и нашёл. Кто увидал, тот и поднял.
Посмотрите вокруг, ребятки, нет ли на ком из вас заячьей шапки?

У Димы кто-то вырвал из тетрадки чистый лист.

— Кто бы это мог сделать? — спросил Дима.

Все ребята молчали.

— Я думаю, что он сам выпал, — сказал Костя. — А может быть, тебе в магазине такую тетрадку дали… Или дома твоя сестренка вырвала этот лист. Мало ли что бывает… Правда, ребята?

Ребята молча пожимали плечами.

— А еще, может, ты сам где-нибудь зацепился… Крах! — и готово!.. Правда, ребята?

Костя обращался то к одному, то к другому, торопливо объясняя.

— Кошка тоже могла вырвать этот лист… Еще как! Особенно котеночек какой-нибудь…

Уши у Кости покраснели, он все говорил, говорил что-то и никак не мог остановиться.

Ребята молчали, а Дима хмурился. Потом он хлопнул Костю по плечу и сказал:

— Хватит тебе!

Костя сразу обмяк, потупился и тихо сказал:

— Я отдам тебе тетрадь… У меня есть целая!

В первом классе Наташе сразу полюбилась девочка с веселыми голубыми глазками.

— Давай будем дружить, — сказала Наташа.

— Давай! — кивнула головой девочка. — Будем вместе баловаться!

Наташа удивилась:

— Разве если дружить, так надо вместе баловаться?

— Конечно. Те, которые дружат, всегда вместе балуются, им вместе и попадает за это! — засмеялась Оля.

— Хорошо, — нерешительно сказала Наташа и вдруг улыбнулась. — А потом их вместе и хвалят за что-нибудь, да?

— Ну, это редко! — сморщила носик Оля. — Это смотря какую подружку себе найдешь!

Два мальчика стояли на улице под часами и разговаривали.

— Я не решил примера, потому что он был со скобками, — оправдывался Юра.

— А я потому, что там были очень большие числа, — сказал Олег.

— Мы можем решить его вместе, у нас еще есть время!

Часы на улице показывали половину второго.

— У нас целых полчаса, — сказал Юра. — За это время летчик может перевезти пассажиров из одного города в другой.

— А мой дядя, капитан, во время кораблекрушения в двадцать минут успел погрузить в лодки весь экипаж.

— Что — за двадцать!.. — деловито сказал Юра. — Иногда пять — десять минут много значат. Надо только учитывать каждую минуту.

— А вот случай! Во время одного состязания…

Много интересных случаев вспомнили мальчики.

— А я знаю… — Олег вдруг остановился и взглянул на часы. — Ровно два!

Юра ахнул.

— Бежим! — сказал Юра. — Мы опоздали в школу!

— А как же пример? — испуганно спросил Олег.

Юра на бегу только махнул рукой.

Погналась кошка за маленькой мышкой. А маленькая мышка, не будь дура, решила спрятаться в бутылку.

Кошка хотела тоже как-нибудь в бутылку войти, чтобы догнать мышку. Но не могла туда пролезть. Потому что мышка маленькая. А кошка — вон какая!

Кошка говорит мышке:
— А ну-ка, мышка, вылезай из бутылки — я тебя сейчас съем.

Мышка говорит:
— Нет, не вылезу, мне и тут хорошо.

Кошка говорит:
— А вот я тебя сейчас лапкой достану.

Просунула кошка свою лапку в бутылку, но достать мышку не могла.

Тогда кошка думает:
«Пойду принесу какой-нибудь крючок и достану мышку».

Мышка говорит кошке:
— Уходи, уходи скорей, а то я тебя сейчас сама съем.

Вот кошка ушла. Вдруг приходят другие, большие мышки, ее родные старшие сестрички.

Мышки-сестрички говорят:
— Ну как, не съела тебя кошка?

Мышка говорит:
— Нет, я сама ее чуть не съела.

Вот одна старшая мышка села на бутылку и просунула туда свой длинный хвостик. А маленькая мышка, не будь дура, и ухватилась за этот хвостик. И мышки стали ее тащить.

Вот мышки-сестрички вытащили маленькую мышку из бутылки и побежали в свою норку.

Мышка говорит:
— Мышки-сестрички, бежимте скорей, а то кошка опять идет.

Вдруг приходит кошка. И приносит с собой палку. На палке — веревка. На веревке — крючок.

Хотела кошка достать мышку этим крючочком. Подошла к бутылке. А мышки уж нет. Кошка удивилась и думает:

«Вот какие бывают хитрые мышки!»

Пёстрая сорока прыгала по веткам дерева и без умолку болтала, а ворон сидел молча.
— Что же ты молчишь, куманёк, или ты не веришь тому, что я тебе рассказываю? — спросила, наконец, сорока.
— Плохо верю, кумушка, — отвечал ворон, —кто так много болтает, как ты, тот, наверно, много врёт!

Маленький старичок с длинной седой бородой сидел на скамейке и зонтиком чертил что-то на песке.

— Подвиньтесь, — сказал ему Павлик и присел на край.

Старик подвинулся и, взглянув на красное, сердитое лицо мальчика, сказал:

— С тобой что-то случилось?

— Ну и ладно! А вам-то что? — покосился на него Павлик.

— Мне ничего. А вот ты сейчас кричал, плакал, ссорился с кем-то…

— Ещё бы! — сердито буркнул мальчик.— Я скоро совсем убегу из дому. — Убежишь?

— Убегу! Из-за одной Ленки убегу.— Павлик сжал кулаки. — Я ей сейчас чуть не поддал хорошенько! Ни одной краски не даёт! А у самой сколько!

— Не даёт? Ну, из-за этого убегать не стоит.

— Не только из-за этого. Бабушка за одну морковку из кухни меня прогнала… прямо тряпкой, тряпкой…

Павлик засопел от обиды.

— Пустяки! — сказал старик. — Один поругает, другой пожалеет.

— Никто меня не жалеет! — крикнул Павлик. — Брат на лодке едет кататься, а меня не берёт. Я ему говорю: «Возьми лучше, всё равно я от тебя не отстану, вёсла утащу, сам в лодку залезу!»

Павлик стукнул кулаком по скамейке. И вдруг замолчал.

— Что же, не берёт тебя брат?

— А почему вы всё спрашиваете? Старик разгладил длинную бороду:

— Я хочу тебе помочь. Есть такое волшебное слово… Павлик раскрыл рот.

— Я скажу тебе это слово. Но помни: говорить его надо тихим голосом, глядя прямо в глаза тому, с кем говоришь. Помни— тихим голосом, глядя прямо в глаза…

— А какое слово?

Старик наклонился к самому уху мальчика. Мягкая борода его коснулась павликовой щеки. Он прошептал что-то и громко добавил:

— Это волшебное слово. Но не забудь, как нужно говорить его.

— Я попробую, — усмехнулся Павлик,— я сейчас же попробую. — Он вскочил и побежал домой.

Лена сидела за столом и рисовала. Краски — зелёные, синие, красные — лежали перед ней. Увидев Павлика, она сейчас же сгребла их в кучу и накрыла рукой. «Обманул старик! — с досадой подумал мальчик. — Разве такая поймёт волшебное слово!..»

Павлик боком подошёл к сестре и потянул её за рукав. Сестра оглянулась. Тогда, глядя ей в глаза, тихим голосом мальчик сказал:

— Лена, дай мне одну краску… пожалуйста…

Лена широко раскрыла глаза. Пальцы её разжались, и, снимая руку со стола, она смущённо пробормотала:

— Какую тебе?

— Мне синюю, — робко сказал Павлик. Он взял краску, подержал её в руках, походил с нею по комнате и отдал сестре. Ему не нужна была краска. Он думал теперь только о волшебном слове.

«Пойду к бабушке. Она как раз стряпает. Прогонит или нет?» Павлик отворил дверь в кухню. Старушка снимала с противня горячие пирожки. Внук подбежал к ней, обеими руками повернул к себе красное морщинистое лицо, заглянул в глаза и прошептал:

— Дай мне кусочек пирожка… пожалуйста.

Бабушка выпрямилась.

Волшебное слово так и засияло в каждой морщинке, в глазах, в улыбке.

— Горяченького… горяченького захотел, голубчик мой! — приговаривала она,

выбирая самый лучший, румяный пирожок.

Павлик подпрыгнул от радости и расцеловал её в обе щеки. «Волшебник! Волшебник!» — повторял он про себя, вспоминая старика. За обедом Павлик сидел притихший и прислушивался к каждому слову брата. Когда брат сказал, что поедет кататься на лодке, Павлик положил руку на его плечо и тихо попросил:

— Возьми меня, пожалуйста. За столом сразу все замолчали. Брат поднял брови и усмехнулся.

— Возьми его, — вдруг сказала сестра. — Что тебе стоит!

— Ну, отчего же не взять? — улыбнулась бабушка. — Конечно, возьми.

— Пожалуйста, — повторил Павлик. Брат громко засмеялся, потрепал мальчика по плечу, взъерошил ему волосы:

— Эх ты, путешественник! Ну ладно, собирайся! «Помогло! Опять помогло!»

Павлик выскочил из-за стола и побежал на улицу. Но в сквере уже не было старика. Скамейка была пуста, и только на песке остались начерченные зонтиком непонятные знаки.

Пошёл Никита с папой гулять. Гулял он, гулял и вдруг слышит — кто-то чирикает:

— Чилик-чилик! Чилик-чилик! Чилик-чилик!

И видит Никита, что это маленький воробушек прыгает по дороге. Нахохлённый такой, прямо как шарик катится. Хвостик у него коротенький, клюв жёлтый, и никуда он не улетает. Видно, ещё не умеет.

— Смотри-ка, папа, — закричал Никита, — воробей не настоящий!

А папа говорит:

— Нет, это настоящий воробей, да только маленький. Это, наверно, птенчик выпал из своего гнезда.

Тут побежал Никита ловить воробья и поймал.

И стал этот воробушек жить у нас дома в клетке, а Никита кормил его мухами, червяками и булкой с молоком.

Вот живёт воробей у Никиты. Всё время кричит — есть просит. Ну и обжора какой! Чуть утром солнце покажется, — он зачирикает и всех разбудит.

Тогда Никита сказал:

— Я научу его летать и выпущу.

Достал воробья из клетки, посадил на пол и стал учить.

— Ты крыльями вот так маши, — сказал Никита и показал руками, как надо летать.

А воробей ускакал под комод.

Покормили воробья ещё денёк. Опять его посадил Никита на пол учить летать.

Никита замахал руками, и воробей замахал крыльями. Полетел воробей!

Вот он через карандаш перелетел.

Вот через красный пожарный автомобиль перелетел. А как стал через неживую кошку-игрушку перелетать, наткнулся на неё и упал.

— Плохо ты ещё летаешь, — говорит ему Никита. — Давай-ка я тебя ещё денёк покормлю.

Покормил, покормил, а назавтра воробушек через Никитину скамейку перелетел.

Через стул перелетел.

Через стол с кувшином перелетел.

Вот только через комод не мог перелететь — свалился.

Видно, надо его ещё кормить.

На другой день Никита взял воробья с собой в сад, да там и выпустил.

Воробей через кирпич перелетел.

Через пенёк перелетел.

И стал уж через забор перелетать, да об него стукнулся и повалился.

А на следующий день он и через забор перелетел.

И через дерево перелетел.

И через дом перелетел.

И совсем от Никиты улетел.

Вот как здорово научился летать!

Жила-была Машенька-рукодельница, и была у неё волшебная иголочка. Сошьет Маша платье — само себя платье стирает и гладит. Разошьёт скатерть пряниками да конфетками, постелит на стол, глядь — и впрямь сладости появляются на столе.

Любила Маша свою иголочку, берегла её пуще глаза и всё-таки не уберегла. Пошла как-то в лес по ягоды и потеряла. Искала, искала, всю травку обшарила — нет как нет иголочки. Села Машенька под дерево и давай плакать.

Пожалел девочку Ёжик, вылез из норки и дал ей свою иголку:

— Возьми, Машенька, может, она тебе пригодится!

Поблагодарила его Маша, взяла иголочку, а сама подумала: «Не такая моя была».

И снова давай плакать.

Увидела её слезы высокая старая Сосна — бросила ей свою иголку:

— Возьми, Машенька, может, она тебе пригодится!

Взяла Машенька, поклонилась Сосне низко и пошла по лесу. Идёт, слезы утирает, а сама думает: «Не такая эта иголочка, моя лучше была».

Вот повстречался ей Шелкопряд, идёт — шёлк прядёт, весь шёлковой ниткой обмотался.

— Возьми, Машенька, мой шёлковый моточек, может, он тебе пригодится.

Поблагодарила его девочка и стала спрашивать:

— Шелкопряд, Шелкопряд, ты давно в лесу живёшь, давно шёлк прядёшь, золотые нитки делаешь из шёлка, не знаешь ли, где моя иголка?

Задумался Шелкопряд, покачал головой…

— Иголка твоя, Машенька, у Бабы-Яги — костяной ноги. В избушке на курьих ножках. Только нет туда ни пути, ни дорожки. Мудрено достать её оттуда.

Стала Машенька просить его рассказать, где Баба-Яга — костяная нога живёт.

Рассказал ей всё Шелкопряд:

— Идти туда надо не за солнцем, а за тучкой,
По крапивке да по колючкам,
По овражкам да по болотцу
До самого старого колодца.
Там и птицы гнёзд не вьют,
Одни жабы да змеи живут,
Да стоит избушка на курьих ножках,
Сама Баба-Яга сидит у окошка,
Вышивает себе ковёр-самолёт,
Горе тому, кто туда пойдёт.
Не ходи, Машенька, забудь свою иголку,
Возьми лучше моточек шёлку!

Поклонилась Машенька Шелкопряду в пояс, взяла шёлку моточек и пошла, а Шелкопряд ей вслед кричит:

— Не ходи, Машенька, не ходи!
У Бабы-Яги избушка на курьих ножках,
На курьих ножках в одно окошко.
Сторожит избушку большая сова,
Из трубы торчит Совиная голова,
Ночью Баба-Яга твоей иголкой шьёт,
Вышивает себе ковёр-самолёт.
Горе, горе тому, кто туда пойдёт!

Страшно Машеньке к Бабе-Яге идти, да жалко ей свою иголочку.

Вот выбрала она в небе тёмную тучку,
Повела её тучка
По крапиве да по колючкам
До самого старого колодца,
До зелёного мутного болотца,
Туда, где жабы да змеи живут,
Туда, где птицы свои гнёзда не вьют.

Видит Маша избушку на курьих ножках,
Сама Баба-Яга сидит у окошка,
А из трубы торчит Совиная голова…

Увидела Машу страшная Сова, да как заохает, закричит на весь лес:

— Ох-хо-хо-хо! Кто здесь? Кто здесь?

Испугалась Маша, подкосились у неё ноги от страха. А Сова глазами ворочает, и глаза у неё, как фонари, светятся, один жёлтый, другой зелёный, всё от них кругом желто да зелено!

Видит Машенька, некуда деться ей, поклонилась Сове низко и просит:

— Позволь, Совушка, Бабу-Ягу повидать. У меня к ней дело есть!

Засмеялась Сова, заохала, а Баба-Яга ей из окошка кричит:

— Сова моя, Совушка, само жаркое к нам в печку лезет!

И говорит она девочке так ласково:

— Входи, Машенька, входи!

Я сама тебе все двери открою,

Сама их за тобой и закрою!

Подошла Машенька к избушке и видит: одна дверь железным засовом задвинута, на другой тяжёлый замок висит, на третьей — литая цепь.

Бросила ей Сова три перышка.

— Открой, — говорит, — двери да входи поскорее!

Взяла Машенька одно перышко, приложила к засову — открылась первая дверь, приложила второе перышко к замку — открылась вторая дверь, приложила она третье перышко к литой цепи — упала цепь на пол, открылась перед ней третья дверь! Вошла Маша в избушку и видит: сидит Баба-Яга у окошка, нитки на веретено мотает, а на полу ковёр лежит, на нём крылья шёлком вышиты и Машина иголочка в недошитое крыло воткнута.

Бросилась Маша к иголочке, а Баба-Яга как ударит помелом об пол, как закричит:

— Не трогай мой ковёр-самолёт! Подмети избу, наколи дров, истопи печку, вот кончу ковёр, зажарю тебя и съем!

Схватила иголочку Баба-Яга, шьёт и приговаривает:

— Девчонка, девчонка, завтра ночью

Ковёр дошью да с Совушкой-Совою попирую,

А ты гляди, чтобы избу подмела

И сама бы в печке была!

Молчит Машенька, не откликается,

А ночка чёрная уже надвигается…

Улетела чуть свет Баба-Яга, а Машенька скорей села ковёр дошивать.

Шьёт она, шьёт, головы не поднимает, уж три стебелька осталось ей дошить, как вдруг загудела вся чаща вокруг, затряслась, задрожала избушка, потемнело синее небо — возвратилась Баба-Яга и спрашивает:

— Сова моя, Совушка,

Хорошо ли ты ела и пила?

Вкусная ль девчонка была?

Застонала, заохала Сова:

— Не ела, не пила Совиная голова,

А девчонка твоя живёхонька-жива.

Печку не топила, себя не варила,

Ничем меня не кормила.

Вскочила Баба-Яга в избу, а иголочка Машеньке шепчет:

— Вынь иголочку сосновую,

Положи на ковёр как новую,

Меня спрячь подальше!

Улетела опять Баба-Яга, а Машенька скорей за дело принялась: шьёт-вышивает, головы не поднимает, а Сова ей кричит:

— Девчонка, девчонка, почему из трубы дым не поднимается?

Отвечает ей Машенька:

— Сова моя, Совушка,

Плохо печь разгорается.

А сама дрова кладёт, огонь разжигает.

А Сова опять:

— Девчонка, девчонка, кипит ли вода в котле?

А Машенька ей отвечает:

— Не кипит вода в котле.

Стоит котёл на столе.

А сама ставит на огонь котёл с водой и опять за работу садится. Шьёт Машенька, шьёт, так и бегает иголочка по ковру, а Сова опять кричит:

— Топи печку, я есть хочу!

Подложила Маша дров, пошёл дым к Сове.

— Девчонка, девчонка! — кричит Сова. — Садись в горшок, накройся крышкой и полезай в печь!

А Маша и говорит:

— Я бы рада тебе, Совушка, угодить, да в горшке воды нет!

А сама всё шьёт да шьёт, уж один стебелёк ей остался.

Вынула у себя Сова перышко и бросила ей в окошко:

— На, открой дверь, сходи за водой, да смотри мне, коль увижу, что ты бежать собираешься, кликну Бабу-Ягу, она тебя живо догонит!

Открыла Машенька дверь и говорит:

— Сова моя, Совушка, зайди в избу да покажи, как надо в горшок садиться, как крышкой накрыться.

Рассердилась Сова да как прыгнет в трубу и в котёл угодила! Задвинула Маша заслонку, а сама села ковёр дошивать. Как вдруг задрожала земля, зашумело всё вокруг, вырвалась у Маши из рук иголочка:

— Бежим, Машенька, скорей,

Открывай трое дверей,

Бери ковёр-самолёт,

Беда на нас идёт!

Схватила Машенька ковёр-самолёт, открыла Совиным перышком двери и побежала. Прибежала в лес, села под Сосной ковёр дошивать. Белеет в руках проворная иголочка, блестит, переливается шёлковый моточек ниток, совсем немножко остаётся дошить Маше.

А Баба-Яга вскочила в избушку, потянула носом воздух и кричит:

— Сова моя, Совушка,

Где ты гуляешь,

Почему меня не встречаешь?

Вытащила она из печки котёл, взяла большую ложку, ест и похваливает:

— До чего девчонка вкусна,

До чего похлёбка жирна!

Съела она всю похлёбку до самого донышка, глядит — а на донышке Совиные перышки!

Глянула на стенку, где ковёр висел, а ковра то и нет! Догадалась она тут, в чем дело, затряслась от злости, схватила себя за седые космы и давай по избе кататься:

— Я тебя, я тебя

За Совушку-Сову

В клочки разорву!

Села она на своё помело и взвилась в воздух; летит, сама себя веником пришпоривает.

А Машенька под Сосной сидит, шьёт, торопится, уж последний стежок ей остаётся. Спрашивает она Сосну высокую:

— Сосна моя милая,

Далеко ли ещё Баба-Яга?

Отвечает ей сосна:

— Пролетела Баба-Яга Зелёные Луга,

Помелом взмахнула, на лес повернула…

Ещё пуще торопится Машенька, уж совсем ей немного остаётся, да нечем дошить, кончились у неё нитки шёлковые. Заплакала Машенька. Вдруг откуда ни возьмись — Шелкопряд:

— Не плачь, Машенька, на тебе шёлку,

Вдень мою нитку в иголку!

Взяла Маша нитку и опять шьёт.

Вдруг закачались деревья, поднялась дыбом трава, налетела Баба-Яга как вихрь! Да не успела она на землю спуститься, как подставила ей Сосна свои ветки, запуталась она в них и прямо около Маши на землю упала.

А уж Машенька последний стежок дошила и ковёр-самолёт расстелила, только сесть на него остаётся.

А Баба-Яга уже с земли поднимается. Бросила в неё Маша ежиную иголку: прибежал старый Ёж, кинулся Бабе-Яге в ноги, колет её своими иголками, не даёт с земли встать.

А Машенька тем временем на ковёр вскочила, взвился ковёр самолёт под самые облака и в одну секунду домчал Машеньку домой.

Стала жить она, поживать, шить вышивать людям на пользу, себе на радость, а иголочку свою берегла пуще глаза. А Бабу-Ягу затолкали ежи в болото, там она и затонула на веки вечные.

Перед уроком я в шкаф залез. Я хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.

Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул.

Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щёлочку — никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли.

Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:

— Э-э-э! Я в шкафу! Помогите!

Прислушался — тишина кругом.

Я опять:

— О! Товарищи! Я в шкафу сижу!

Слышу чьи-то шаги. Идёт кто-то.

— Кто здесь горланит?

Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу.

Я обрадовался, кричу:

— Тётя Нюша, я здесь!

— Где ты, родименький?

— В шкафу я! В шкафу!

— Как же ты, милый, туда забрался?

— Я в шкафу, бабуся!

— Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь?

— Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся!

Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.

Опять шаги. Слышу голос Пал Палыча. Пал Палыч — наш завуч…

Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.

— Там нет никого, — сказал Пал Палыч.

— Как же нет. Есть, — сказала тётя Нюша.

— Ну где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.

Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:

— Я здесь!

— Кто ты? — спросил Пал Палыч.

— Я… Цыпкин…

— Зачем ты туда забрался, Цыпкин?

— Меня заперли… Я не забрался…

— Гм… Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу. Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?

— Слышу…

— Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч.

— Не знаю…

— Найдите ключ, — сказал Пал Палыч. — Быстро.

Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал:

— Ну! Вот до чего доводит шалость! Ты мне честно скажи: почему ты в шкафу?

Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю».

Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут… Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое… Как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?

Я молчал.

— Ты живой там? — спросил Пал Палыч.

— Живой…

— Ну сиди, скоро откроют…

— Я сижу…

— Так… — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?

Я молчал.

Вдруг я услышал голос директора. Он шёл по коридору:

— Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?

Мне опять захотелось исчезнуть.

Директор спросил:

— Цыпкин, ты?

Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.

Тётя Нюша сказала:

— Ключ унёс староста класса.

— Взломайте дверь, — сказал директор.

Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять.

— Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит.

Я не двинулся с места. Мне было страшно.

— Почему он стоит? — спросил директор.

Меня вытащили из шкафа.

Я всё время молчал.

Я не знал, что сказать.

Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом…

Однажды вечером, когда мама укладывала девочек спать, она им сказала:

— Если завтра с утра будет хорошая погода, мы с вами пойдём — знаете куда?

— Куда?

Мама говорит:

— А ну, угадайте.

— На море?

— Нет.

— Цветы собирать?

— Нет.

— А куда же тогда?

Белочка говорит:

— А я знаю куда. Мы в лавку за керосином пойдём.

— Нет, — говорит мама. — Если завтра с утра будет хорошая погода, мы с вами пойдём в лес за грибами.

Белочка и Тамарочка так обрадовались, так запрыгали, что чуть не свалились со своих кроваток на пол.

Ещё бы!.. Ведь они ещё никогда в жизни не были в лесу. Цветы они собирали. На море купаться ходили. Даже в лавку за керосином с мамой ходили. А вот в лес их ещё никогда, ни одного раза не брали. И грибы они до сих пор только жареные видели — на тарелках.

От радости они долго не могли заснуть. Они долго ворочались в своих маленьких кроватках и все думали: какая завтра будет погода?

«Ох, — думают, — только бы не плохая была. Только бы солнышко было».

Утром они проснулись и сразу:

— Мамочка! Какая погода?

А мама им говорит:

— Ох, доченьки, погода неважная. Тучи по небу ходят.

Выбежали девочки в сад и чуть не заплакали.

Видят, и правда: всё небо в тучах, а тучи такие страшные, чёрные — вот-вот дождик закапает.

Мама видит, что девочки приуныли, и говорит:

— Ну, ничего, доченьки. Не плачьте. Может быть, их разгонит, тучи-то…

А девочки думают:

«Кто же их разгонит? Кому в лес не идти — тому всё равно. Тому тучи не мешают. Надо нам самим разгонять».

Вот стали они бегать по саду и разгонять тучи. Стали руками махать. Бегают, машут и говорят:

— Эй, тучи! Уходите, пожалуйста! Убирайтесь! Вы нам мешаете в лес идти.

И то ли они хорошо махали, то ли тучам самим надоело на одном месте стоять, только вдруг поползли они, поползли, и не успели девочки оглянуться, — показалось на небе солнце, заблестела трава, зачирикали птички…

— Мамочка! — закричали девочки. — Посмотри-ка: тучки-то испугались! Убежали!

Мама в окно посмотрела и говорит:

— Ах! Где же они?

Девочки говорят:

— Убежали…

— Вот вы молодцы какие! — говорит мама. — Ну что ж, теперь можно и в лес идти. Давайте, ребята, одевайтесь скорей, а то они ещё раздумают, тучи-то, — обратно придут.

Девочки испугались и побежали скорей одеваться. А мама в это время сходила к хозяйке и принесла от неё три корзины: одну большую корзину — для себя и две маленьких корзиночки — для Белочки и Тамарочки. Потом они попили чаю, позавтракали и пошли в лес.

Вот они пришли в лес. А в лесу тихо, темно и никого нет. Одни деревья стоят.

Белочка говорит:

— Мамочка! А волки здесь есть?

— Здесь, на опушке, нет, — говорит мама, — а подальше туда — в глубине леса — там, говорят, их очень много.

— Ой, — говорит Белочка. — Я тогда боюсь.

Мама говорит:

— Ничего, не бойся. Мы с вами очень далеко не пойдём. Мы здесь на опушке будем грибы собирать.

Белочка говорит:

— Мамочка! А какие они, грибы? Они на деревьях растут? Да?

Тамарочка говорит:

— Глупая! Разве грибы на деревьях растут? Они на кусточках растут, как ягодки.

— Нет, — говорит мама, — грибы растут на земле, под деревьями. Вот вы сейчас увидите. Давайте искать.

А девочки и не знают, как их искать — грибы. Мама идёт, под ноги себе смотрит, направо смотрит, налево смотрит, каждое дерево обходит, каждый пенёчек разглядывает. А девочки сзади идут и не знают, что делать.

— Ну, вот, — говорит мама. — Идите сюда скорей. Я нашла первый гриб.

Девочки прибежали и говорят:

— Покажи, покажи!

Видят — стоит под деревом маленький, беленький грибочек. Такой маленький, что его и не видно почти, — из земли одна только шапочка торчит.

Мама говорит:

— Это самый вкусный гриб. Он называется: белый гриб. Видите, какая у него головка светленькая? Совсем как у Белочки.

Белочка говорит:

— Нет, у меня лучше.

Тамарочка говорит:

— Зато тебя есть нельзя.

Белочка говорит:

— Нет, можно.

— А ну, давай съем, — говорит Тамарочка.

Мама говорит:

— Хватит вам, девочки, спорить. Давайте лучше дальше грибы собирать. Вот видите — ещё один!

Присела мама на корточки и срезает ножом ещё грибок. У этого грибка шапочка маленькая, а ножка длинная, мохнатая, как у собачки.

— Этот, — говорит мама, — называется подберёзовик. Видите, он под берёзой растёт. Потому он так и называется — подберёзовик. А вот это — маслёныши. Посмотрите, какие у них шапочки блестящие.

— Ага, — говорят девочки, — как будто маслом намазаны.

— А вот это — сыроежки.

Девочки говорят:

— Ой, какие хорошенькие!

— А вы знаете, почему они называются сыроежки?

— Нет, — говорит Белочка.

А Тамарочка говорит:

— А я знаю.

— Почему?

— Наверно, из них сыр делают?

— Нет, — говорит мама, — вовсе не потому.

— А почему?

— А потому они называются сыроежками, что их в сыром виде кушают.

— Как в сыром? Так просто — не варёные, не жареные?

— Да, — говорит мама. — Их моют, чистят и кушают с солью.

— A без соли?

— А без соли нельзя, невкусно.

— А если с солью?

— С солью — можно.

Белочка говорит:

— А если без соли — что?

Мама говорит:

— Я уже сказала, что без соли их есть нельзя.

Белочка говорит:

— А с солью можно, значит?

Мама говорит:

— Фу ты, какая бестолковая!

Рассердилась мама, взяла корзинку и дальше пошла. Идёт и всё время нагибается, всё время грибы находит. А девочки сзади плетутся с пустыми корзинками, сами ничего не находят и только спрашивают всё время:

— А это какой гриб? А это какой гриб?

И мама им всё объясняет:

— Это вот красный гриб. Подосиновик. Это груздик. Это — опёнки.

Потом она вдруг под одним деревом остановилась и говорит:

— А это вот, девочки, это очень нехорошие грибы. Вы видите? Их есть нельзя. От них заболеть можно и даже умереть. Это поганые грибы.

Девочки испугались и спрашивают:

— А как они называются, поганые грибы?

Мама говорит:

— Они так и называются — поганки.

Белочка села на корточки и спрашивает:

— Мамочка! А потрогать их можно?

Мама говорит:

— Потрогать можно.

Белочка говорит:

— А я не умру?

Мама говорит:

— Нет, не умрёшь.

Тогда Белочка потрогала одним пальцем поганку и говорит:

— Ой, как жаль неужели их даже с солью кушать нельзя?

Мама говорит:

— Нет, даже с сахаром нельзя.

У мамы уж полная корзина, а у девочек ни одного грибка.

Вот мама и говорит:

— Девочки! Что же вы грибы не собираете?

А они говорят:

— Как же нам собирать, если ты всё одна находишь? Мы только подойдём, а ты уже и нашла.

Мама говорит:

— А вы сами и виноваты. Зачем же вы за мной, как хвостики, бегаете?

— А как же нам бегать?

— Бегать и не нужно совсем. Надо в других местах искать. Я здесь ищу, а вы куда-нибудь в сторону идите.

— Да! А если мы потеряемся?

— А вы кричите всё время «ау», вот и не потеряетесь.

Белочка говорит:

— А если ты потеряешься?

— И я не потеряюсь. Я тоже буду кричать «ау».

Вот они так и сделали. Мама пошла по тропинке вперёд, а девочки свернули в сторону и зашагали в кусты. И оттуда, из-за кустов, кричат:

— Мамочка! Ау!

А мама им отвечает:

— Ау, доченьки!

Потом опять:

— Мамочка! Ау!

И мама им:

— Я здесь, доченьки! Ау!

Аукали они так, аукали, и вдруг Тамарочка говорит:

— Знаешь что, Белочка? Давай нарочно сядем за кустиком и будем молчать.

Белочка говорит:

— Это зачем?

— А так просто. Нарочно. Пускай она думает, что нас волки съели.

Мама кричит:

— Ау! Ау!

А девочки сидят себе за кустом и молчат. И не откликаются. Как будто их и в самом деле волки съели.

Мама кричит:

— Девочки! Доченьки! Да где же вы? Что с вами?.. Ау! Ау!

Белочка говорит:

— Давай побежим, Тамарочка! А то она ещё уйдёт, — потеряемся.

А Тамарочка говорит:

— Ладно. Сиди, пожалуйста. Успеем. Не потеряемся.

А мама всё дальше и дальше уходит. Всё тише и тише её голос:

— Ау! Ау! Ау!..

И вдруг совсем тихо стало.

Тогда вскочили девочки. Выбежали из-за куста. Думают — надо маму позвать.

Закричали они:

— Ау! Мамочка!

А мама и не отвечает. Мама уж далеко ушла, не слышит их мама.

Испугались девочки. Забегали. Стали кричать:

— Мамочка! Ау! Мамочка! Мама! Где ты?

А вокруг — тихо, тихо. Только деревья над головами скрипят.

Поглядели девочки друг на дружку. Белочка вся побледнела, заплакала и говорит:

— Вот что ты наделала, Тамарка! Наверно, теперь мамочку нашу волки съели.

Стали они ещё громче кричать. Кричали, кричали, пока не охрипли совсем.

Тогда и Тамарочка заплакала. Не выдержала Тамарочка.

Сидят обе девочки на земле, под кустом, плачут и не знают, что делать, куда идти.

А идти куда-нибудь надо. Ведь в лесу жить нельзя. В лесу — страшно.

Вот поплакали они, подумали, повздыхали, да и пошли потихоньку. Идут со своими пустыми корзинками — Тамарочка впереди, Белочка сзади — и вдруг видят: полянка, а на полянке этой очень много грибов. И все грибы разные. Одни маленькие, другие побольше, у одних шапочки беленькие, у других жёлтенькие, у третьих ещё какие-нибудь…

Обрадовались девочки, даже плакать перестали и кинулись собирать грибы.

Белочка кричит:

— Я подберёзовик нашла!

Тамарочка кричит:

— А я целых два нашла!

— А я, кажется, маслёныш нашла.

— А я — сыроежек целую кучу…

Увидят — под берёзой гриб растёт, — значит, подберёзовик. Увидят — шапочка будто маслом намазана — значит, маслёныш. Шапочка светленькая — значит, белый гриб.

Не успели оглянуться, — у них уже полные корзинки.

Столько набрали, что даже не поместилось все. Даже пришлось очень много грибов оставить.

Вот взяли они свои полные корзинки и пошли дальше. А идти им теперь тяжело. Корзинки у них тяжёлые. Белочка еле-еле плетётся. Она говорит:

— Тамарочка, я устала. Я не могу больше. Я есть хочу.

А Тамарочка говорит:

— Не хнычь, пожалуйста. Я тоже хочу.

Белочка говорит:

— Я супу хочу.

Тамарочка говорит:

— Где ж я тебе тут возьму суп! Тут супов нет. Тут — лес.

Потом помолчала, подумала и говорит:

— Знаешь что? Давай грибы есть.

Белочка говорит:

— Как же их есть?

— А сыроежки?!

Вот высыпали они поскорей грибы на землю и стали их разбирать. Стали искать, которые среди них сыроежки. А грибы у них все перемешались, ножки у них отвалились, не поймёшь, где что…

Тамарочка говорит:

— Эта вот сыроежка.

А Белочка говорит:

— Нет, эта!..

Спорили они, спорили и наконец отобрали штук пять или шесть самых лучших.

«Вот эти уж, — думают, — обязательно сыроежки».

Тамарочка говорит:

— Ну, начинай, Белочка, кушай.

Белочка говорит:

— Нет, лучше ты начинай. Ты — старшая.

Тамарочка говорит:

— Не спорь, пожалуйста. Маленькие всегда первые грибы едят.

Тогда Белочка взяла самый маленький грибок, понюхала его, вздохнула и говорит:

— Фу, как пахнет противно!

— А ты не нюхай. Зачем ты нюхаешь?

— Как же его не нюхать, если он пахнет?

Тамарочка говорит:

— А ты его суй прямо в рот, вот и всё.

Зажмурилась Белочка, открыла рот и хотела уже сунуть туда свой грибок. Вдруг Тамарочка закричала:

— Белочка! Стой!

— Что? — говорит Белочка.

— А соли-то у нас нет, — говорит Тамарочка. — Я и забыла совсем. Ведь без соли их есть нельзя.

— Ой, правда, правда! — сказала Белочка.

Обрадовалась Белочка, что не нужно гриб кушать. Уж очень ей страшно было. Уж очень плохо он пахнет, этот гриб.

Так и не пришлось им сыроежек попробовать.

Сложили они свои грибы обратно в корзинки, встали и поплелись дальше.

И вдруг, не успели они и трёх шагов сделать, где-то далеко-далеко гром загремел. Вдруг ветер подул. Темно стало. И не успели девочки оглянуться — пошёл дождь. Да такой сильный, такой страшный, что девочкам показалось, будто на них сразу из десяти бочек вода полилась.

Испугались девочки. Побежали. И сами не знают, куда бегут. В лицо им ветки стегают. Ноги им ёлки царапают. А сверху так и течёт, так и хлещет.

Промокли насквозь девчонки.

Наконец добежали они до какого-то высокого дерева и под этим деревом спрятались. Сели на корточки и дрожат. И даже плакать боятся.

А над головой у них гром гремит. Молния всё время сверкает. То вдруг светло-светло станет, то вдруг опять темно. Потом опять светло, потом опять темно. И дождь всё идёт, идёт, идёт и переставать не хочет.

И вдруг Белочка говорит:

— Тамарочка, посмотри-ка: брусничка!

Тамарочка посмотрела и видит: действительно, совсем близко от дерева растёт под кустом брусника.

А сорвать её девочки не могут. Им дождик мешает. Они под деревом сидят, на брусничку смотрят и думают:

«Ох, поскорей бы дождик кончался!»

Только дождь кончился — они сразу бруснику рвать. Рвут её, торопятся, прямо горстями в рот пихают. Вкусная брусника. Сладкая. Сочная.

Вдруг Тамарочка побледнела и говорит:

— Ой, Белочка!

— Что? — говорит Белочка.

— Ой, посмотри: волк шевелится.

Посмотрела Белочка, видит: и верно, что-то шевелится в кустах. Какой-то зверь мохнатый.

Закричали девочки и кинулись со всех ног бежать. А зверь за ними несётся, храпит, фыркает…

Вдруг Белочка споткнулась и упала. А Тамарочка на неё налетела и тоже упала. И грибы у них все по земле раскатились.

Лежат девочки, съёжились и думают:

«Ну, наверно, сейчас нас волк есть будет».

Слышат — уже подходит. Уже ногами стучит.

Тогда Белочка голову подняла и говорит:

— Тамарочка! Да это не волк.

— А кто это? — говорит Тамарочка.

— Это телёночек.

А телёночек вышел из-за куста, посмотрел на них и говорит:

— Му-у-у…

Потом подошёл, понюхал грибы — не понравились ему, поморщился и пошёл дальше.

Тамарочка встала и говорит:

— Ох, какие мы глупые!

Потом говорит:

— Знаешь что, Белочка? Телёночек — он, наверно, умный зверь. Давай — куда он пойдёт, туда и мы пойдём.

Вот они быстренько собрали свои грибы и побежали догонять телёночка.

А телёночек увидел их, испугался да как пустится бежать.

А девочки за ним.

Они кричат:

— Телёночек! Погоди, пожалуйста! Не убегай!

А телёночек всё шибче и шибче бежит. Девочки еле-еле за ним поспевают.

И вдруг видят девочки — лес кончается. И стоит дом. А около дома забор. И около забора — железная дорога, рельсы блестят.

Телёночек подошёл к забору, голову поднял и говорит:

— Му-у-у…

Тогда выходит из дома какой-то старик. Он говорит:

— А, это ты, Васька? А я думал, это поезд гудит. А ну, иди спать, Васька.

Потом увидел девочек и спрашивает:

— А вы кто такие?

Они говорят:

— А мы заблудились. Мы — девочки.

— А как же вы заблудились, девочки?

— А мы, — говорят, — от мамочки спрятались, думали, что нарочно, а мамочка в это время ушла.

— Ах вы, какие нехорошие! А где вы живёте? Вы адрес знаете?

Они говорят:

— Мы на зелёненькой дачке живём.

— Ну, это не адрес. Зелёненьких дачек много. Может быть, их сто дач, зелёных-то…

Они говорят:

— У нас сад.

— Садов тоже много.

— У нас окна, двери…

— Окна и двери тоже во всех домах бывают.

Подумал старик и говорит:

— Вы вот что… Вы, наверное, на станции Разлив живёте?

— Да, да, — говорят девочки. — Мы на станции Разлив живём.

— Тогда вот что, — говорит старик, — идите по этой тропиночке, около рельсов. Идите всё прямо и придёте к вокзалу. А там спросите.

«Ну, — думают девочки, — нам бы только до вокзала дойти, а там-то уж мы найдём».

Поблагодарили старика и пошли по тропиночке.

Отошли немного, Тамарочка и говорит:

— Ах, Белочка, какие мы с тобой невежливые!

Белочка говорит:

— А что? Почему?

Тамарочка говорит:

— Телёночку-то мы спасибо не сказали. Ведь это он нам дорогу показал.

Хотели вернуться, да думают: «Нет, лучше домой поскорей пойдём. А то ещё опять потеряемся».

Идут и думают:

«Только бы мамочка дома была. А что, если мамы нету? Что мы тогда делать будем?»

А мама ходила, ходила по лесу, кричала, кричала девочек, не докричалась и пошла домой.

Пришла, сидит на крылечке и плачет.

Приходит хозяйка и спрашивает:

— Что с вами, Марья Петровна?

А она говорит:

— У меня девочки потерялись.

Только сказала это — вдруг видит: идут её девочки. Белочка впереди идёт, Тамарочка сзади. И обе девочки грязные-грязные, мокрые-премокрые.

Мама говорит:

— Девочки! Что вы со мной делаете? Где вы пропадали? Разве можно так?

А Белочка кричит:

— Мамочка! Ау! Обед готов?

Побранила мама как следует девочек, потом покормила их, переодела и спрашивает:

— Ну, как — страшно было в лесу-то?

Тамарочка говорит:

— Мне так нисколечко.

А Белочка говорит:

— А мне так сколечко.

Потом говорит:

— Ну, ничего… Зато посмотри, мамочка, сколько мы с Тамарой грибов набрали.

Притащили девочки свои полные корзинки, поставили их на стол…

— Во! — говорят.

Стала мама грибы разбирать и ахнула.

— Девочки! — говорит. — Миленькие! Так ведь вы ж одних поганок набрали!

— Как поганок?

— Ну конечно, поганок. И это поганка, и это поганка, и эта, и эта, и эта…

Девочки говорят:

— А мы их есть хотели.

Мама говорит:

— Что вы?! Девочки! Разве можно? Это ж поганые грибы. От них животы заболят, от них умереть можно. Их все, все на помойную яму выбросить надо.

Девочкам стало жалко грибов. Они обиделись и говорят:

— Зачем выбрасывать? Не надо выбрасывать. Мы лучше их куклам нашим отдадим. У нас куколки хорошие, не капризные, они всё кушают…

Белочка говорит:

— Они даже песочек кушают.

Тамарочка говорит:

— Даже траву кушают.

Белочка говорит:

— Даже пуговицы кушают.

Мама говорит:

— Ну вот и хорошо. Устройте вашим куклам праздник и угостите их поганками.

Девочки так и сделали.

Сварили они из поганок обед. На первое суп из поганок, на второе котлеты из поганок, и даже на сладкое — компот из поганок сварили.

И куклы у них всё это съели — и суп, и котлеты, и компот, — и ничего, не жаловались, не капризничали. А может быть, у них и болели животики — кто их знает. Они ведь народ неразговорчивый.

Зимою солнышко хоть и светит, но мало греет. Оно не долго остается на небе. Зимние дни гораздо короче летних, а ночи длиннее. В России зимы продолжаются долго и бывают иногда очень холодны. Реки и озера замерзают так, что по льду можно ходить и ездить. Земля покрывается толстым слоем снега. Снег очень полезен, потому что под ним и в сильные морозы сохраняются невредимые семена трав, цветов и хлебов. Без снега семена могли бы вымерзнуть.

Лист еще в конце осени опадает с деревьев, и березовая или дубовая роща, тенистая летом, к зиме становится прозрачной. На голых сучьях вместо листьев развешиваются хлопья мягкого, белого снега. Одни только ели и сосны зелены и зимой. На них всю зиму остаются зеленые иголки, или хвои. Деревья с хвоями вместо листьев называются хвойными. Деревья, одетые листьями, – лиственными.

Зимой гораздо менее птиц в лесах и зверей на полях, а насекомые совсем исчезают. Иные из них погибают, оставляя яички, другие забираются глубоко в землю, как, например, муравьи. Некоторые насекомые засыпают на всю зиму и просыпаются только весной, когда земля оттает. Многие птицы улетают на зиму в теплые края, иногда за тысячи верст. Ласточки, грачи, дрозды, жаворонки, соловьи покидают нас еще с осени. Дикие гуси, утки, лебеди еще с осени тянутся по небу с севера на юг длинными вереницами. Они очень хорошо чувствуют, что чем южнее, тем теплее, и ищут таких стран, где не бывает зимы. Таких птиц называют перелетными. Галки, вороны, сороки, тетерева, рябчики зимуют с нами и потому называются зимующими. Остаются также и воробьи в своих теплых гнездах; но и те зимой прыгают не так весело, как летом.

Звери большей частью также скрываются на зиму в берлоги, норы и дупла деревьев. Иные засыпают на самое холодное время, как, например: еж, медведь, байбак, сурок. Но белка не засыпает, она приберегла себе с осени хороший запас орехов в дупле дерева и грызет их целую зиму. Животные, засыпающие на зиму, называются зимоспящими. Домашние животные – лошади, коровы и овцы – погибли бы зимой от голода и холода, если бы человек не выстроил для них теплых хлевов и конюшен и не приготовил сена и овса.

При наступлении зимы человек старается устроиться по-зимнему. Он вставляет двойные рамы в окна, сильно топит печи, надевает теплое платье, прячет колесные экипажи до весны и выдвигает из сарая сани. Зимняя дорога гораздо легче летней, и потому зимой по всем дорогам тянутся большие обозы с различными тяжелыми товарами. Почтовая тройка весело бежит, побрякивая колокольчиком; даже деревенская кляча – и та зимой прибавляет шагу. Сани легко, со скрипом, скользят по снегу. Полевые работы прекращаются еще осенью. Но крестьяне без работы не остаются и зимой. Когда они перемолотят хлеб, то идут на заработки: нанимаются на фабрики или пускаются в извоз. Женщины зимой прядут и ткут. Вот почему крестьяне так весело похлопывают рукавицами, когда первый снег закроет кочки и лужи и ляжет гладким первопутком. Мальчики тоже рады первому снегу. Пришла для них пора играть в снежки, лепить баб, кататься на салазках и на коньках. Свечей в домах и лучины в избах горит зимой гораздо более, чем летом.

Весело зимой, особенно когда солнышко светит ярко, на снежных полях блестят миллионы искр, а деревья точно убраны дорогим хрусталем. Но весело зимой только тому, у кого есть теплый дом и теплое платье, кто в сильную стужу может сидеть дома перед ярко пылающим огоньком печи и спокойно ждать сытного ужина и теплой постели. Но каково бедному, седому старику, нищему? Несмотря на стужу, должен он таскаться под окнами и ради Христа выпрашивать себе куска хлеба. На старике нет теплого тулупа, лапти его худы, армяк весь в дырах; голос его дрожит от старости и холода, глаза слезятся, руки и ноги трясутся. Нехорошо и мальчику, который ведет слепого старика; бедняга перескакивает с ноги на ногу, дует себе в окоченевшие пальцы, а сильный холод выжимает у него слезы из глаз. Пустите их обогреться, накормите и подайте им что можете. Лучше отказаться от новой игрушки или каких-нибудь сладостей и подать милостыню бедняку.

Но не всегда же зимой светлые дни: бывают и метели. Когда подымется вьюга, то сильный ветер несет хлопья снега и, свистя и завывая, крутит его в воздухе. В иную метель, как говорится, зги не видно, в десяти шагах нельзя различить человека, и нет ничего легче, как сбиться с дороги в такую непогодь. Не беда еще, если нет сильного мороза и путешественник успеет забиться в сугроб снега, – под снегом тепло. Но если вьюга и мороз, тогда немудрено и замерзнуть. Как отрадно в такую погоду добраться до деревни. Хотя ее и занесло снегом, хотя избы в ней черны, но зато в них тепло. Добрый крестьянин радушно встречает иззябшего, нежданного гостя и угощает его чем Бог послал. У нас нередко зимою замерзают бедные люди или отмораживают себе носы, уши, руки и ноги. Самые сильные трескучие морозы бывают обыкновенно посреди зимы, около крещенья (Крещение – старинный христианский праздник. Сейчас отмечается 19 января), почему их и называют крещенскими. Большие морозы трескучими называют потому, что от них иногда лопаются и трещат бревна в стенах домов. В такой холод, говорят, даже птицы замерзают в воздухе и падают на землю. Зиму, в которой много бывает сильных морозов, крестьяне зовут лютой, то есть очень злой.

Выплыло на небо красное солнышко и стало рассылать повсюду свои золотые лучи — будить землю.

Первый луч полетел и попал на жаворонка. Встрепенулся жаворонок, выпорхнул из гнёздышка, поднялся высоко-высоко и запел свою серебряную песенку: «Ах, как хорошо в свежем утреннем воздухе! Как хорошо! Как привольно!».

Второй луч попал на зайчика. Передёрнул ушами зайчик и весело запрыгал по росистому лугу: побежал он добывать себе сочной травки на завтрак.

Третий луч попал в курятник. Петух захлопал крыльями и запел: «Ку-ка-ре-ку!» Куры слетели с нашестей, закудахтали, стали разгребать сор и червяков искать.

Четвёртый луч попал в улей. Выползла пчёлка из восковой кельи, села на окошечко, расправила крылья и «зум-зум-зум!» — полетела собирать медок с душистых цветов.

Пятый луч попал в детскую на постельку к маленькому лентяю: режет ему прямо в глаза, а он повернулся на другой бок и опять заснул.

Мальчик Вася со своим папой поехал на дачу. А васина мама осталась в городе: ей надо было ещё чего-то купить. Мама хотела приехать с покупками вечером.

Вот идёт поезд. Вася сидит в вагоне на скамейке рядом со своим папой и глядит в окно. А в окне бегут деревья, и заборы, и разные дома.

Напротив Васи на скамеечке тоже сидит мальчик, с часами на левой руке. Он везёт какую-то корзинку. Этот мальчик уже большой; ему, наверно, лет пятнадцать. Как поезд подъедет к станции, мальчик посмотрит на свои часы, запишет что-то карандашом в записной книжке, наклонится над своей корзиной, что-то вытащит из неё и выбежит из вагона. А потом снова придёт и сидит, в окно поглядывает.

Вася сидел-сидел, смотрел-смотрел на мальчика с корзиной, да вдруг как заплачет во весь голос! Он вспомнил, что свой велосипед дома забыл.

— Как же я без велосипеда-то? — плачет. — Я всю зиму думал, как по лесам на нём буду ездить.

— Ну-ну, не плачь, — сказал его папа. — Мама поедет и привезёт тебе велосипед.

— Да нет, не привезёт, — плачет Вася. — Она его не любит. Он скрипит…

— Ну, ты, паренёк, перестань, не плачь, — вдруг сказал мальчик с часами на руке. — Я тебе сейчас, устрою это дело. Я сам люблю ездить на велосипеде. Только он настоящий, двухколёсный. У вас есть дома телефон? — спрашивает он у Васиного папы.

— Есть, — отвечает папа. — Номер пять пятьдесят пять ноль шесть.

— Ну, так всё в порядке, — говорит мальчик. — Мы сейчас срочно отправим почтальона с письмом.

Он вытащил из кармана крохотную бумажную ленточку из тонкой папиросной бумажки и написал на ней: «Позвоните по телефону 5-55-06, передайте: «Маме надо взять на дачу Васин велосипед». Потом вложил это письмо в какую-то блестящую маленькую трубочку, открыл свою корзинку.

А там, в корзине, сидит голубь — длинноносый, сизый.

Вытащил мальчик голубя и привязал к его ноге трубочку с письмом.

— Вот мой почтальон, — говорит. — Готов к полёту. Смотри.

И только поезд остановился на станции, мальчик посмотрел на часы, отметил время в своей записной книжке и выпустил голубя в окно.

Голубь как взлетит прямо вверх — только его и видели!

— Я сегодня учу почтовых голубей, — говорит мальчик. — На каждой станции выпускаю по одному и записываю время. Голубь полетит прямо в город, на свою голубятню. А там уж его ждут. А на этом, последнем, увидят трубочку, прочтут письмо и позвонят к вам на квартиру. Только бы его по пути ястреб не поймал.

И верно: Вася приехал на дачу, ждет-пождет маму — и вечером мама приехала с велосипедом. Получили письмо. Значит, не словил голубя ястреб.

Дело было в Крыму. Один приезжий мальчик пошёл на море ловить удочкой рыбу. А там был очень высокий, крутой, скользкий берег. Мальчик начал спускаться, потом посмотрел вниз, увидел под собой огромные острые камни и испугался. Остановился и с места не может сдвинуться. Ни назад, ни вниз. Вцепился в какой-то колючий кустик, сидит на корточках и дышать боится.

А внизу, в море, в это время колхозник-рыбак ловил рыбу. И с ним в лодке была девочка, его дочка. Она всё видела и поняла, что мальчик трусит. Она стала смеяться и показывать на него пальцем.

Мальчику было стыдно, но он ничего не мог с собой сделать. Он только стал притворяться, будто сидит просто так и будто ему очень жарко. Он даже снял кепку и стал ею махать около своего носа.

Вдруг подул ветер, вырвал у мальчика из рук удочку и бросил её вниз.

Мальчику было жаль удочки, он попробовал ползти вниз, но опять у него ничего не вышло. А девочка всё это видела. Она сказала отцу, тот посмотрел наверх и что-то сказал ей.

Вдруг девочка спрыгнула в воду и зашагала к берегу. Взяла удочку и пошла обратно к лодке.

Мальчик так рассердился, что забыл всё на свете и кубарем покатился вниз.

– Эй! Отдавай! Это моя удочка! – закричал он и схватил девочку за руку.

– На, возьми, пожалуйста, – сказала девочка. – Мне твоя удочка не нужна. Я нарочно её взяла, чтобы ты слез вниз.

Мальчик удивился и говорит:

– А ты почём знала, что я слезу?

– А это мне папа сказал. Он говорит: если трус, то, наверно, и жадина.

Витя потерял завтрак. На большой перемене все ребята завтракали, а Витя стоял в сторонке.

— Почему ты не ешь? — спросил его Коля.

— Завтрак потерял…

— Плохо, — сказал Коля, откусывая большой кусок белого хлеба. — До обеда далеко ещё!

— А ты где его потерял? — спросил Миша.

— Не знаю… — тихо сказал Витя и отвернулся.

— Ты, наверное, в кармане нёс, а надо в сумку класть, — сказал Миша. А Володя ничего не спросил. Он подошёл к Вите, разломил пополам кусок хлеба с маслом и протянул товарищу:

— Бери, ешь!

У охотника я увидел песика. Он вот какой. Уши длинные, хвост короткий.

Охотник рассказал, какой песик понятливый, как на охоте помогает, и умный-то, и не грязнуля… От этого песика, говорит, есть щенки. Приходите поглядите. И мы с ним пошли.

Щенки небольшие — только что научились ходить. «Который-то из них, — думаю, — мне будет помощник на охоте? Как узнать — кто толковый, а кто не годится?»

Вот один щенок — ест да спит. Из него лентяй получится.

Вот злой щенок — сердитый. Рычит и со всеми лезет драться. И его не возьму — не люблю злых.

А вот еще хуже — он тоже лезет ко всем, только не дерется, а лижется. У такого и дичь-то могут отнять.

В это время у щенят чешутся зубы, и они любят что-нибудь погрызть. Один щенок грыз деревяшку. Я эту деревяшку отнял и спрятал от него. Почует он ее или не почует?

Щенок начал искать. Других щенят всех обнюхал — не у них ли деревяшка. Нет, не нашел. Ленивый спит, злой рычит, незлой злого лижет — уговаривает не сердиться. И вот он стал нюхать, нюхать и пошел к тому месту, куда я ее спрятал. Почуял.

Я обрадовался. «Ну, — думаю, — вот это охотник! От такого и дичь не спрячется». Назвал его Томкой. И стал растить помощника.

Когда Томка был совсем еще небольшим щенком, я взял его с собой на охоту. Пускай приучается.

Вот ходим мы с ним. Томка за бабочками, за стрекозами гоняется. Кузнечиков ловит. На птиц лает. Только никого поймать не может. Все улетают. Бегал он, бегал — так уморился, что сунулся в кочку носом и заснул. Маленький еще. А будить мне его жалко.

Прошло с полчаса. Прилетел шмель. Бунчит, летает над самым Томкиным ухом. Проснулся Томка. Покрутился спросонья, поглядел: кто это такой спать мешает? Шмеля он не заметил, а увидал корову и побежал к ней.

А корова паслась далеко-далеко и, должно быть, показалась Томке совсем маленькой, не больше воробушка.

Бежит Томка корову загрызать, хвост кверху поднял — никогда он еще коров не видал. Подбежал поближе, а корова уж не с воробушка — с кошку ростом кажется. Тут Томка немного потише побежал, а корова уж не с кошку, а с козу выросла. Страшно стало Томке. Он близко не подошел и нюхает: что за зверь такой?

В это время шевельнулась корова — ее, наверно, кто-то укусил. И побежал от нее Томка!

С тех пор он и близко к коровам не подходит.

Когда Томка спит, он лает во сне, повизгивает, а иной раз и лапками шевелит, будто он бежит куда-то.

Спрашивают у меня ребята:
— Почему это Томка лает? Ведь он же спит!
— Он сны видит, — отвечаю.
— А какие?
— Да, наверно, какие-нибудь свои, собачьи сны, — про охоту, про зверей, про птиц. Человеку таких снов не увидеть.
— Вот интересно-то! — говорят ребята.

Обступили они Томку, глядят, как он спит. А Томка спал, спал и залаял тоненьким голоском. Я и спрашиваю у ребят:
— Чего же это он во сне видит? Вам понятно?
— Понятно, — говорят ребята. — Это он зайчонка увидел небольшого.

Томка поспал еще немного и лапками пошевелил.
— Вот, — говорят ребята, — это Томка побежал.
— За кем побежал?
— Да не за кем, а от козы. Он ее увидел, а она бодается.

Тут Томка зарычал, залаял.
— Проснись! — закричали ребята. — Проснись, Томка! Ведь он тебя сейчас съест!
— Кто, — спрашиваю, — съест?
— Медведь! Томка с ним подраться хочет. Медведь-то вон какой страшный! Томке с ним не справиться.

Две женщины брали воду из колодца. Подошла к ним третья. И старенький старичок на камушек отдохнуть присел. Вот говорит одна женщина другой:

— Мой сынок ловок да силен, никто с ним не сладит.

— А мой поёт, как соловей. Ни у кого голоса такого нет, — говорит другая. А третья молчит.

— Что же ты про своего сына не скажешь? — спрашивают её соседки.

— Что ж сказать? — говорит женщина. — Ничего в нём особенного нету.

Вот набрали женщины полные вёдра и пошли. А старичок — за ними. Идут женщины, останавливаются. Болят руки, плещется вода, ломит спину.

Вдруг навстречу три мальчика выбегают.

Один через голову кувыркается, колесом ходит — любуются им женщины.

Другой песню поёт, соловьём заливается — заслушались его женщины.

А третий к матери подбежал, взял у неё вёдра тяжёлые и потащил их.

Спрашивают женщины старичка:

— Ну что? Каковы наши сыновья?

— А где же они? — отвечает старик. — Я только одного сына вижу!

На дворе возвышалась горка красной глины. Сидя на корточках, мальчики рыли в ней замысловатые ходы и строили крепость. И вдруг они заметили в сторонке другого мальчика, который тоже копался в глине, макал в жестянку с водой красные руки и старательно обмазывал стены глиняного дома.

— Эй ты, что ты там делаешь? — окликнули его мальчики.

— Я строю дом.

Мальчики подошли ближе.

— Какой же это дом? У него кривые окна и плоская крыша. Эх ты, строитель!

— Да его только двинь, и он развалится! — крикнул один мальчик и ударил домик ногой.

Стена обвалилась.

— Эх ты! Кто же так строит? — кричали ребята, ломая свежевымазанные стены.

«Строитель» сидел молча, сжав кулаки. Когда рухнула последняя стена, он ушел.

А на другой день мальчики увидели его на том же месте. Он снова строил свой глиняный дом и, макая в жестянку красные руки, старательно воздвигал второй этаж…

Знаешь ли ты, как делают деревянные ложки?

Вот как.

Сначала осину или берёзу распилят на коротенькие полешки, потом полешки колют на баклуши, а потом теслом теслят — долбят ямку в ложке. А потом уж острым ножом состругивают лишнее и ровняют.

Коры и стружки от этой работы получаются прямо горы.

У меня есть знакомый ложечник Егорыч.

Егорыч — бобыль. У него никого нет на свете. Живёт он один и каждую весну уходит глубоко в лес. Живёт там в шалаше у озера и стругает свои ложки. Съестное Егорыч в свой шалаш завезёт ещё по снегу зимой, потому что летом по болотам трудно добраться.

Весной в лесу есть и своя еда — лесная. Весной ёлка цветёт. На еловых лапах растут красные столбики. Их можно есть.

Бывает сосновый и еловый огурец. Между старой, твёрдой корой и древесиной — слой молодого дерева. Этот слой отдирается пластами. Прозрачный и, верно, хрустит на зубах, как огурчик.

А у болот растут хвощи. Это такая трава, похожая на ёлочки. В наших краях хвощи зовутся пестами. Потому что хвощ похож на пестик. Он ещё не распустился в ёлочку и торчит из земли столбиком. Эти песты надо собрать, посолить и зажарить в масле на сковороде. Получается очень вкусно. Похоже на печёнку.

Я охотился в этих лесах и завернул к Егорычу переночевать. Он мне обрадовался, подарил красивую ложку, у которой на черенке была вырезана рыба щука, а сама ложка расписана цветами. Угостил меня чайком да жареными пестами и рассказал мне интересную историю.

— Вот слушай, — сказал мне Егорыч, когда мы закурили после чаю махорку и разлеглись в шалаше на сенниках. — Нынче весной пришлось мне много сделать ложек. Щепок да стружек осиновых, наверно, воза два я свалил у озера. Я это к тому говорю, что не будь этой стружки, ничего бы не случилось.

Сижу я как-то вечером в шалаше и стругаю ложки. Хотел закурить, чиркнул спичкой… Вдруг как затрещат сучья в лесу. Видно, какой-то зверь убежал.

А ночью на рассвете слышу: кто-то ходит. Осторожно ходит у шалаша. То веточка хрустнет, то камушек покатится.

Ну, думаю, не злой ли человек пришёл, бродяга, а может — медведь?

Взял я топор в руки и вышел. Никого нет.

Вторую ночь опять кто-то ходит.

Чурбашки мокли в корыте. Чурбашки, слышу, застучали и вода заплескалась, а потом на берегу озера зачавкали ноги по сырой земле.

И всю ночь там кто-то ходил.

Вот я утром встал раненько и смотрю: на берегу озера следы, ну совсем такие, будто свинья ходила.

Я хоть и не охотник, но вижу: два копытца есть на каждой ноге. Ну, раз свинья, так свинья, пускай ходит. Только удивительно, думаю, как это свинья зашла так далеко в лес. Ведь от деревни до меня двенадцать километров. Наверно, голодная эта свинья. Надо, думаю, её в сарай на ночь запирать. Волков, правда, у нас нет, но медведь бродит.

Выстроил загородку и приделал западню: как свинья войдёт в хлев, ступит ногой на доску, тут сзади неё двери и закроются.

Я положил в этот сарай два ломтя хлеба и поставил корыто с пойлом.

Ну, думаю, моя сейчас свинья!

Этой ночью опять свинья бродила вокруг шалаша, опять зачем-то пила горькую воду из корыта, где мокли осиновые чурбашки.

Ходила свинья вокруг да около, а в сарай и не заглянула.

Тогда я днём набросал хлеба у сарая, кусочек к кусочку. Сделал хлебную дорожку от корыта до сарая. Сосчитал, так вышло тридцать четыре хлебных кусочка.

Ну, думаю, уж сейчас-то непременно зайдет свинья в сарай. Будет кусочек за кусочком подбирать и попадётся.

Наутро смотрю: в сарае никого нет, а кусочков стало меньше — двадцать девять штук.

Вот ночью слышу: хрустит свинья как раз у окошечка, что-то жуёт.

Я потихоньку выглянул и вижу: да ведь это не свинья! Это кто-то большеголовый, на длинных ногах, ростом с жеребёнка.

Пригляделся и узнал: это лосёнок.

А лосёнок наклонился над колодой с горькой водой и пьёт, причмокивает, потом взял в губы кусок горькой осиновой коры и стал жевать.

Эх, вот бы мне его поймать!

Я немного выглянул и стал причмокивать губами, звать его. Потихоньку-потихоньку, чтоб не пугать.

Насторожил тут уши лосёнок. Посмотрел ко мне в окно да как прыснет в туман. Грязь прямо мне в лицо шлёпнулась, затрещали сучья — и нет никого. Только дыра в тумане осталась, заплывает.

Но я всё-таки этого лосёнка поймал — не на хлеб, а на осиновую кору, на корыто с осиновым настоем.

Очень славный был этот лосёнок. Горбоносый, длинноногий, мягкий. Наверно, сиротка. Не иначе — медведь съел его мать или какой-нибудь вредный охотник застрелил матку на мясо.

Лосёнок научился есть хлеб, и кашу ел, и картошку. А посолишь посолонее — и ест лосёнок пожаднее. Видно, соль ему очень нравилась.

Вот так мы и жили. Я ложки стругаю, лосёнок кашу ест с солью да горькие стружки сосёт.

Однажды заглянул я как-то в ларёк, а муки да крупы у меня уж немного. Я и выпустил лосёнка из стойла.

И что бы вы думали? Лосёнок ко мне в шалаш сам залез. Вот какой стал ручной да ласковый! Пришёл в шалаш и стонет, по-лосиному мычит: ых! ых! ых! Просит соли.

Так жили мы с лосёнком целое лето.

А к осени ушёл лосёнок. Видно, в лесу увидел своих, пристал к ним и ушёл.

В детском саду было много игрушек. По рельсам бегали заводные паровозы, в комнате гудели самолеты, в колясках лежали нарядные куклы. Ребята играли все вместе, и всем было весело.

Только один мальчик не играл. Он собрал около себя целую кучу игрушек и охранял их от ребят.

— Мое! Мое! — кричал он, закрывая игрушки руками.

Дети не спорили — игрушек хватало на всех.

— Как мы хорошо играем! Как нам весело! — похвалились ребята воспитательнице.

— А мне скучно! — закричал из своего угла мальчик.

— Почему? — удивилась воспитательница. — У тебя так много игрушек!

Но мальчик не мог объяснить, почему ему скучно.

— Да потому, что он не игральщик, а сторож, — объяснили за него дети.

Заспорили деревья промежду себя: кто из них лучше? Вот дуб говорит:

– Я всем деревам царь! Корень мой глубоко ушел, ствол в три обхвата, верхушка в небо смотрится; листья у меня вырезные, а сучья будто из железа вылиты. Я не кланяюсь бурям, не гнусь перед грозою.
Услышала яблоня, как дуб хвастает, и молвила:

– Не хвастай много, дубище, что ты велик и толст: зато растут на тебе одни желуди, свиньям на потеху; а мое-то румяное яблочко и на царском столе бывает.

Слушает сосенка, иглистой верхушкой качает.

– Погодите, – говорит, – похваляться; вот придет зима, и будете вы оба стоять голешеньки, а на мне все же останутся мои зеленые колючки; без меня в холодной стороне житья бы людям не было; я им и печки топлю, и избы строю.

Корова, лошадь и собака заспорили между собою, кого из них хозяин больше любит.

– Конечно, меня, – говорит лошадь. – Я ему соху и борону таскаю, дрова из лесу вожу; сам он на мне в город ездит: пропал бы без меня совсем.
– Нет, хозяин любит больше меня, – говорит корова. – Я всю его семью молоком кормлю.

– Нет, меня, – ворчит собака, – я его добро стерегу.

Подслушал хозяин этот спор и говорит:

– Перестаньте спорить по-пустому: все вы мне нужны, и каждый из вас хорош на своем месте.

Мама подарила Коле цветные карандаши.

Однажды к Коле пришел его товарищ Витя.

— Давай рисовать!

Коля положил на стол коробку с карандашами. Там было только три карандаша: красный, зеленый и синий.

— А где же остальные? — спросил Витя.

Коля пожал плечами.

— Да я раздал их: коричневый взяла подружка сестры — ей нужно было раскрасить крышу дома; розовый и голубой я подарил одной девочке с нашего двора — она свои потеряла… А черный и желтый взял у меня Петя — у него как раз таких не хватало…

— Но ведь ты сам остался без карандашей! — удивился товарищ. — Разве они тебе не нужны?

— Нет, очень нужны, но все такие случаи, что никак нельзя не дать!

Витя взял из коробки карандаши, повертел их в руках и сказал:

— Все равно ты кому-нибудь отдашь, так уж лучше дай мне. У меня ни одного цветного карандаша нет!

Коля посмотрел на пустую коробку.

— Ну, бери… раз уж такой случай… — пробормотал он.

Горячее субтропическое солнце над южным пограничным городком. Тридцатые годы. Полдень.

Я — молодой, мне двадцать с небольшим лет. И я впервые в этой маленькой республике и в этом маленьком городе. Сижу в кафе, в его полумраке и прохладе, тяну из крохотной, кукольной чашечки турецкий кофе, читаю свежую московскую газету. И кажется мне, что я — не я, а уж не знаю кто… Моряк? Путешественник? Завсегдатай портовых кофеен?..

Но вот, откинув циновку над дверью, в кафе заходит мальчик. Кто он — мингрел, аджарец, абхазец, турок, перс, армянин? Не знаю. Лет ему одиннадцать-двенадцать. Очень красив, строен, подтянут, в какой-то серо-черной, круглой, без тульи, шапочке и в такой же черной, наглухо застегнутой опрятной курточке. Ходит между столиков и, коверкая русские слова, но нисколько не смешно, чинно и с достоинством выкрикивает:

— А вот кому спичка? Спичка кому надо?

Окликнул его:

— Эй, спички!

Не спеша подошел, осторожно и деликатно положил на мраморную доску стола коробок, а я, не отрываясь от газеты, опускаю руку в карман, нащупываю там двугривенный, абаз, и щеголевато-небрежно, каким-то не своим, наигранным, кинематографическим жестом выбрасываю этот двугривенный на стол. И вдруг чувствую — идут секунды, а мальчик не уходит. Опустил газету и вижу: мальчик подобрал монету, спрятал ее в кармашек, потом, не усмехнувшись даже, берет со стола спичечный коробок и, с зеркальной точностью повторяя мои движения, щеголевато-небрежно, с барственным, плантаторским высокомерием кидает коробок на стол.

А проделав все это, поворачивается и тем же достойным, неспешным шагом следует дальше.

Уши у меня горят. Любуюсь издали этим маленьким человеком и думаю: что это? Национальная гордость? Да, конечно, национальная гордость. Но и еще что-то. Потому что нельзя, невозможно представить, чтобы такое могло случиться — ну, скажем, в той полуколониальной стране, которую отделяет от нас только небольшая горная речка. Хотя и там, в той стране, живут люди гордые и самолюбивые.

Большим уже вырос Славик и очень многое знал. Знал он, как чайник кипит, где хлеб растет, почему ночью темно. Умел Славик отличать ворону от голубя, умел ягоды собирать и башмаки зашнуровывать. Толковым пареньком рос Славик. Во всем.

Знал Славик, что леденцы вкуснее каши, что мороженое лучше щей, что сахарной помадки можно съесть больше, чем хлеба.

Многое знал…

Одно только было непонятно ему ─ в чем сила? Почему его товарищи проворнее? Почему они быстрее бегают и выше прыгают, дальше ходят и дольше не устают? Как они могут делать то, что Славик не может? Ведь ему тоже пять лет.

Бледным рос Славик. Хилым. Ручки слабенькие. Ножки тоненькие. Шея как спичечка. Бабушка с мамой говорили, что это все у Славика от сладкого. Оттого что он щи с кашей не ест, а сахар, конфеты, варенье ─ за мое почтенье. Весь день готов есть.

Но ведь конфеты вкусные. Кто-то должен знать, почему это так. А кто скажет, кроме дедушки? Дедушка все знает, все умеет.

─ Пожалуйста, ─ просит Славик, ─ скажи, почему я щи, кашу да черный хлеб есть не могу? Я и без мамы понимаю, что на одних конфетах здоровье не наживешь. А я люблю их, дедушка, очень люблю. Разве я виноват?

─ А я и не виню тебя, внучек, ─ отвечает дед. ─ Я тоже маленьким был и по себе знаю, кто виноват.

─ А кто?

─ Язык во всем виноват. В языке дело.

─ Какой язык, дедушка?

─ Мой, вот этот, ─ сказал дед. ─ Сластеной он был у меня. Да еще своевольником. Все хотел делать, как ему надо. Поставит мне мать щи, а он меду требует. Принесет мать кашу, а он: «Не хочу, давай пряников!» Командует надо мной. Распоряжается. Велит есть, что ему по вкусу, а мне во вред. А я, дурачок, поддаюсь ему ─ слушаюсь. Что скажет, то и делаю. И до того меня мой язык довел, что я еле ноги таскать начал в семь-то лет. Малолетки и те меня вперегонки оставлять начали. Кошку поднять не мог…

─ И что же ты, дедушка? Как же ты?

─ Справился. Не легко было, а справился. Не дал языку над собой командовать, и все. Он сахару просит, а я ему хлеба с солью даю. Он леденцов требует, а я его кашей потчеваю. Он к конфетам меня подсылает, а я его к щам веду. Недели не прошло, как понял язык, кто из нас главный, кто моими желаниями управляет. Смирился баловень. Умолк. Не стал кричать: «Мама, дай сахару». Я его, шельмеца, и теперь в строгости держу. От этого руки видишь какие у меня. А ноги сто верст прошагать могут. И щеки розовые.

Ничего не ответил Славик, только твердо решил подчинить себе свой непокорный язык и стать таким же сильным, как дедушка.

Настоящий друг был у Славика ─ дедушка. С таким не пропадешь.