Однажды в Пьомбино дождем посыпались с неба конфеты. Конфеты падали большие, словно градины, но не белые, а разноцветные – красные, зеленые, голубые, фиолетовые. Один мальчик взял в рот зеленую конфету – просто так, чтобы попробовать, и обнаружил, что она мятная. А другой попробовал красную, и оказалось, что конфета земляничная.

– Да это настоящие конфеты! Самые настоящие! – обрадовались ребята и бросились набивать себе ими карманы. Но сколько ни собирали, конфет меньше не становилось – они по-прежнему дождем сыпались с неба.

Дождь этот шел недолго, и все же улицы в городе сплошь покрылись, словно ковром, душистыми конфетами, которые похрустывали под ногами, как мелкие льдинки. Ребята, возвращавшиеся из школы тоже успели наполнить сладостями свои портфели. И старушки несли домой узелки с конфетами.

Это был великолепный праздник!

До сих пор люди ждут, что с неба опять посыплются конфеты, но облако, из которого они сыпались дождем, больше не появлялось ни над Пьомбино ни над Турином и, вероятно, никогда не пройдет даже над Кремоной.

Лес просыпается, шелестит, журчит, шумит:

― Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро!

Просыпаются и волчата у себя в норе:

― Доброе утро, мамочка! Доброе утро, папочка!

Родители хмурятся. Они всю ночь рыскали по лесу, никого не загрызли и очень сердиты.

― Утро не всегда бывает добрым, ― ворчит мама волчица, ― потому-то порядочные волки по утрам спать ложатся.

― Щенки! ― злится папа-волк. ― Лучше бы вы меня укусили, чем говорить такие слова. «Добрррое утррро!» Разве так должны встречать друг друга порядочные волки?

― А как, папочка? Мы не знаем, ― скулят волчата. Папа-волк подумал, подумал и рявкнул:

― А вот как! Злое утро, дети!

― Злое утро, папочка! Злое утро, мамочка! ― радостно подхватывают волчата.

И так они весело визжат, крича эти страшные слова, что родители не выдерживают:

― Доброе утро, малыши! Доброе утро!

Говорят, что жил когда-то в Китае бедный студент. Звали его Ми. Он был так беден, что не мог заплатить даже за чашку чая. Ми просто бы умер с голоду, если бы один хозяин чайной не стал бесплатно кормить его и поить.

Но вот однажды Ми явился к хозяину и сказал:

— Я ухожу. Денег у меня нет, и заплатить за все, что я здесь выпил и съел, мне нечем. Однако я не хочу оставаться неблагодарным. Вот, смотри!

И с этими словами студент Ми вынул из кармана кусок желтого мела и нарисовал на стене чайной желтого аиста.

— Этот аист, — сказал Ми, — принесет вам в десять раз больше денег, чем я вам задолжал. Каждый раз, когда соберутся люди и трижды хлопнут в ладоши, он будет сходить со стены и танцевать. Но помните: никогда не заставляйте аиста танцевать для одного человека… А теперь прощайте.

И с этими словами студент Ми повернулся и вышел.

Хозяин был удивлен, однако решил попробовать. Когда на другой день в чайной собралось много народу, он попросил всех трижды хлопнуть в ладоши. И сейчас же аист сошел со стены и протанцевал несколько танцев. Да еще как весело и забавно! А потом ушел обратно. Гости были в восхищении: удивлялись, ахали, не могли поверить своим глазам.

И так было каждый раз. Слух о диковинке разнесся повсюду. Народ валом валил в чайную, и хозяин быстро богател. Обещание студента Ми сбывалось.

Но вот однажды в чайную зашел богатый начальник — мандарин. Видит — сидят кругом одни крестьяне да ремесленники. Рассердился мандарин и приказал всех выгнать.

Слуги налетели с палками, народ разбежался, и мандарин остался один. Выложил он перед хозяином кучу денег и потребовал показать ему аиста. Хозяин при виде денег забыл обо всем. Он трижды хлопнул в ладоши; аист нехотя сошел со стену и протанцевал один танец. Вид у него был пасмурный и больной. Потом он ушел обратно и больше не шевелился. Мандарин кричал, грозил, но сделать ничего не мог.

А ночью у дверей чайной раздался сильный стук. Хозяин пошел открывать. Видит — стоит студент Ми и молчит. Вынул Ми из кармана дудочку, заиграл и пошел не оборачиваясь. Аист встрепенулся, соскочил со стены и поспешил за ним. С тех пор никто уже не видел студента Ми и его волшебного желтого аиста. Старые люди говорят, что если где-нибудь появится такая диковинка, то это для всех. А если завладеет ею один человек, она все равно исчезнет.

Жил-был на свете Индюк. Жил — и все думал. Все — о себе: какой он,

Индюк?

Только вылупился из яйца — подумал:

«Ай-ай-ай, какой я маленький! Надо расти!»

Стал расти. Рос, рос — вырос с хорошего поросенка.

Подумал:

«Ого-го, какой я большой! Молодец!»

И верно — большой стал Индюк. Взрослый. Красные серьги у него под носом

выросли.

Погляделся в лужу — хвост распустил.

Подумал:

«Вот он я какой! Красивый!»

Маленькая девочка во двор зашла — кинулся на нее, забормотал,

забормотал — напугал до полусмерти.

И подумал:

«Ай да я! Какой я сильный да храбрый!»

Кого ни встретит — со всеми у него один разговор:

— Балды-балды!

«Вы, мол, балды, — думает, — а я — вон какой умный!»

Индюк индюком!

Ну, долго ли, коротко ли — пришло время хозяйке Индюка ловить.

А он не дался. Через забор перемахнул — и в лес. Бежит — думает:

«Что — взяли? Врете! Я ого-го какой хитрый!»

А Лиса, известное дело, тут как тут…

Ощипала Индюка, обедать села.

А сама приговаривает:

— Эх, Индюк, Индюк! Всю-то жизнь ты о себе думал, а самого главного так

и не понял: какой ты вкусный!

Рубит мужик дрова. Мороз градусов тридцать пять. Так рас- старался мужик, что ему стало жарко. Он снял с себя кафтан и положил на пень. И старается, рубит дрова. С него пот градом.

Едет барин на тройке. Кучеру говорит:

— Останови!

Подзывает барин мужика, говорит:

— Мужик, что такое: мне в тулупе холодно, а ты в одной рубахе — и пот градом?

Мужик и говорит:

— Что мне твой тулуп! Вот у меня кафтан волшебный. На пне лежит, и мне отсюда жарко.

Барин говорит:

— Давай, мужик, менять на тулуп. Мужик говорит:

— Барин, придачу надо! Барин говорит:

— Сколько?

— Пятерочку.

Барин достает пять рублей. Мужик берет пять рублей, подает барину кафтан, у барина берет шубу. Барин надел кафтан и поехал. А мужик берет шубу и пошагал домой. Барин с версту отъехал, его так забрал мороз, что все кости стягивать стало. Он закричал на кучера:

— Гони скорей лошадей!

Кучер до тех пор гнал лошадей, приехали домой — все лошади пали. А барин попал в больницу и все время ругался на мужика. А мужик шубу понашивал да барина похваливал.

Подружился как-то мужик с медведем. Вот и вздумали они вместе репу сеять.

Посеяли и начали уговариваться, кому что брать. Мужик и говорит:

— Я возьму себе корешки, а тебе Мишка достанутся вершки.

Выросла у них хорошая репа. Собрали они урожай.

Мужик взял себе корешки, а Мише отдал вершки.

Видит медведь, что прогадал. Одни листья получил и говорит мужику:

— Ты, брат, меня надул. Ну, смотри, когда будем в другой раз сеять, ты уж меня так не проведешь.

На другой год говорит мужик медведю:

— Давай, Миша, опять вместе сеять.

— Давай, только теперь ты себе бери вершки, а мне отдавай корешки – уговаривается Миша.

— Ладно! – говорит мужик. – Пусть будет по-твоему.

И посеяли пшеницу.Добрая пшеница уродилась. Мужик взял себе вершки, а Мише отдал корешки.

Намолотил мужик пшеницы, намолол муки, напек пирогов, а медведь опять ни с чем. Сидит над ворохом сухих стеблей.

Вот с тех пор перестали медведь с мужиком дружбу водить.

Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику.

Дверь была отворена; она посмотрела в дверь, видит: в домике никого нет, и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михайло Иванович. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали ее Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.

В домике было две комнаты: одна столовая, другая спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлебкой. Первая чашка, очень большая, была Михайлы Иваныча. Вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина; третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки лежала ложка: большая, средняя и маленькая.

Девочка взяла самую большую ложку и похлебала из самой большой чашки; потом взяла среднюю ложку и похлебала из средней чашки; потом взяла маленькую ложечку и похлебала из синенькой чашечки; и Мишуткина похлебка ей показалась лучше всех.

Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой — Михайлы Иваныча; другой поменьше — Настасьи Петровнин, а третий, маленький, с синенькой подушечкой — Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул, на нем было неловко; потом села на маленький стульчик и засмеялась — так было хорошо.

Она взяла синенькую чашечку на колени и стала есть. Поела всю похлебку и стала качаться на стуле.

Стульчик проломился, и она упала на пол.

Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая — Михайлы Иваныча; другая средняя — Настасьи Петровнина; третья маленькая — Мишенькина.

Девочка легла в большую, ей было слишком просторно; легла в среднюю — было слишком высоко; легла в маленькую — кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.

А медведи пришли домой голодные и захотели обедать.

Большой медведь взял чашку, взглянул и заревел страшным голосом:

— КТО ХЛЕБАЛ В МОЕЙ ЧАШКЕ?

Настасья Петровна посмотрела на свою чашку и зарычала не так громко:

— КТО ХЛЕБАЛ В МОЕЙ ЧАШКЕ?

А Мишутка увидал свою пустую чашечку и запищал тонким голосом:

— КТО ХЛЕБАЛ В МОЕЙ ЧАШКЕ И ВСЕ ВЫХЛЕБАЛ?

Михаиле Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом:

— КТО СИДЕЛ НА МОЕМ СТУЛЕ И СДВИНУЛ ЕГО С МЕСТА?

Настасья Петровна взглянула на свой стул и зарычала не так громко:

— КТО СИДЕЛ НА МОЕМ СТУЛЕ И СДВИНУЛ ЕГО С МЕСТА?

Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал:

— КТО СИДЕЛ НА МОЕМ СТУЛЕ И СЛОМАЛ ЕГО?

Медведи пришли в другую горницу.

— КТО ЛОЖИЛСЯ В МОЮ ПОСТЕЛЬ И СМЯЛ ЕЕ? — заревел Михаиле Иваныч страшным голосом.

— КТО ЛОЖИЛСЯ В МОЮ ПОСТЕЛЬ И СМЯЛ ЕЕ? — зарычала Настасья Петровна не так громко.

А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом:

— КТО ЛОЖИЛСЯ В МОЮ ПОСТЕЛЬ?

И вдруг он увидал девочку и завизжал так, как будто его режут:

— Вот она! Держи, держи! Вот она! Ай-я-яй! Держи!

Он хотел ее укусить.

Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Оно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали ее.

Одному мужику хотелось есть. Он купил калач и съел — ему все еще хотелось есть. Купил другой калач и съел — ему все еще хотелось есть. Он купил третий калач и съел — ему все еще хотелось есть. Потом он купил баранок и, когда съел одну, стал сыт.

Тогда мужик ударил себя по голове и сказал:

— Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей. Мне бы надо сначала съесть одну баранку.

У соседа за печкой жил мужичок с локоток.

Помогал соседу кое-чем, понемножку. Плохое житье на чужих хлебах.

Взяла мужика тоска, пошел в клеть; сидит, плачет. Вдруг видит — из норы в углу высунулась мордочка и повела поросячьим носом.

«Анчутка беспятый»,- подумал мужичок и обмер.

Вылез анчутка, ухо наставил и говорит:

— Здравствуй, кум!

«Какой я ему кум»,- подумал мужичок и на случай поклонился.

— Окажи, кум, услугу,- говорит анчутка,- достань золы из-под печки; мне через порог перейти нельзя, а золы надо — тещу лечить,- плоха, объелась мышами.

Мужичок сбегал, принес золы, анчутка его благодарит:

— За службу всыплю я тебе казны, сколько в шапку влезет.

— На что мне казна,- отвечает мужичок,- вот бы силой поправиться!

— Это дело пустое, попроси звериного царя…

И научил анчутка, как к звериному царю попасть и что говорить нужно.

Мужичок подумал — все равно так-то пропадать, и полез в крысиную нору, как его учили.

Там темно, сыро, мышами пахнет. Полз, полз — конца не видно, и вдруг полетел вниз, в тартарары. Встал, почесался и видит: вода бежит и привязана у берега лодочка — с малое корытце.

Сел мужичок в лодочку, отпихнулся и завертелся, помчался — держи шапку.

Над головой совы и мыши летают, из воды высовываются такие хари — во сне не увидишь.

Наконец загорелся свет, мужичок пригреб к берегу, выпрыгнул на траву и пошел на ясное место. Видит — высоченное дерево шумит, и под ним, на семи шкурах, сидит звериный царь.

Вместо рук у царя — лопухи, ноги вросли в землю, на красной морде — тысяча глаз.

А кругом — звери, птицы и все, что есть на земле живого- сидят и на царя посматривают. Увидал мужичка звериный царь и закричал:

— Ты кто такой? Тебе что надо? Подошел мужичок, кланяется:

— Силешки бы мне, батюшка, звериный царь…

— Силу или половину?

— Осьмухи хватит.

— Полезай ко мне в брюхо!

И разинул царь рот, без малого — с лукошко. Влез мужичок в звериный живот, притулился, пуповину нашел, посасывает. Три дня сосал.

— Теперь вылезай,- зовет царь,- чай, уж насосался.

Вылез мужичок, да уж не с локоток, а косая сажень в плечах, собольи брови, черная борода.

— Доволен? — спрашивает царь.- Выйдешь на волю, поклонись чистому полю, солнцу красному, всякому жуку и скотине.

И дунул. И подхватили мужика четыре ветра, вынесли к мосту, что у родного села.

Солнце за горку садится, стадо гонят, идут девки… Подбоченился мужик и крикнул:

— Эй, Дунька, Акулина, Марья, Василиса, аль не признали?

Девки переглядываются. А мужик тряхнул кудрями.

— Теперь,- говорит,- пир горой, посылай за свахой. Я теперь самого звериного царя меньшой сын.

Девки так и сели. А мужик выбрал из них самую румяную да на ней и женился.

Тетерев сидел на дереве. Лисица подошла к нему и говорит:

– Здравствуй, тетеревочек, мой дружочек, как услышала твой голосочек, так и пришла тебя проведать.

– Спасибо на добром слове, – сказал тетерев.

Лисица притворилась, что не расслышит, и говорит:

– Что говоришь? Не слышу. Ты бы, тетеревочек, мой дружочек, сошёл на травушку погулять, поговорить со мной, а то я с дерева не расслышу.

Тетерев сказал:

– Боюсь я сходить на траву. Нам, птицам, опасно ходить по земле.

– Или ты меня боишься? – сказала лисица.

– Не тебя, так других зверей боюсь, – сказал тетерев. – Всякие звери бывают.

– Нет, тетеревочек, мой дружочек, нынче указ объявлен, чтобы по всей земле мир был. Нынче уж звери друг друга не трогают.

– Вот это хорошо, – сказал тетерев, – а то вот собаки бегут, кабы по-старому, тебе бы уходить надо, а теперь тебе бояться нечего.

Лисица услыхала про собак, навострила уши и хотела бежать.

– Куда ж ты? – сказал тетерев. – Ведь нынче указ, собаки не тронут.

– А кто их знает! – сказала лисица. – Может, они указа не слыхали.

И убежала.

Были две сестры: Волга и Вазуза. Они стали спорить, кто из них умнее и кто лучше проживёт.

Волга сказала:

— Зачем нам спорить — мы обе на возрасте. Давай выйдем завтра поутру из дому и пойдём каждая своей дорогой; тогда увидим, кто из двух лучше пройдёт и скорее придёт в Хвалынское царство.

Вазуза согласилась, но обманула Волгу. Только что Волга заснула, Вазуза ночью побежала прямой дорогой в Хвалынское царство.

Когда Волга встала и увидала, что сестра её ушла, она ни тихо ни скоро пошла своей дорогой и догнала Вазузу.

Вазуза испугалась, чтоб Волга не наказала её, назвалась меньшой сестрой и попросила Волгу довести её до Хвалынского царства. Волга простила сестру и взяла с собой.

Река Волга начинается в Осташковском уезде из болот в деревне Волго. Там есть небольшой колодец, из него течёт Волга. А река Вазуза начинается в горах. Вазуза течёт прямо, а Волга поворачивает.

Вазуза весной раньше ломает лёд и проходит, а Волга позднее. Но, когда обе реки сходятся, в Волге уже тридцать саженей ширины, а Вазуза ещё узкая и маленькая речка. Волга проходит через всю Россию на три тысячи сто шестьдесят вёрст и впадает в Хвалынское (Каспийское) море. И ширины в ней в полую воду бывает до двенадцати вёрст.

Клонит ветер шелковые зеленя, солнце в жаворонковом свисте по небу летит, и от земли идет крепкий, ржаной дух.

Одна только невсхожая полоса с бугра в лощину лежит черной заплатой — десятина бобыля…

У десятины стоит бобыль; ветер треплет непокрытую его голову.

— Эх,- говорит бобыль,- третий год меня мучаешь, проклятая! — Плюнул на родную землю и пошел прочь.

Проходит неделя. В четверг после дождя встречает бобыля шабер и говорит ему:

— Ну, брат, и зеленя же у тебя,- все диву даемся, ужо заколосятся…

— Врешь! — сказал бобыль… И побежал на свою десятину.

Видит — выпустили зеленя трубку, распахнули лист, и шумит усатый пшеничный колос.

На чудо не надивуется бобыль, а кошки сердце по-скребывают: зачем проклинал родную землю.

Собрал бобыль урожай сам-тридцать; из пудовых снопов наколотил зерна, и муку смолол, и замесил из первого хлеба квашню, и лег подремать на лавке…

Ночь осенняя бушевала ледяным дождем, хлопали наотмашь ворота, выл в трубе ветер.

В полночь поднял бобыль голову и видит — валит из квашни дым. Надувшись, слетела покрышка, и поползло через края проклятое тесто, рассыпалось на полу землей…

Смекнул бобыль, что с мукой-то неладно, повез мешки в город к старому пекарю…

Пекарю муку эту продал, деньги зашил в шапку; потом шапку распорол и деньги все пропил, и, когда домой собрался, не было у него ни денег и ни подводы,- один нос разбитый.

Пекарь в то же время замесил из бобылевой муки кренделя, поставил в печь и, когда пришло время,- вытащил на лопате не подрумяненные кренделя, а такие завитуши и шевырюшки, что тут же обеспамятел и послал жену к дворянину продать муку за сколько даст.

Дворянин сидел в саду, одной рукой держал наливное яблочко, другой писал записки.

— Что тебе, милая? — сказал дворянин тонким голосом и прищурился.

— Насчет пшеничной муки,- сказала пекарева жена,- старик-то мой больно плох…

Купил дворянин в долг проклятую муку и пригласил детей дворянских пирожки с вареньем кушать.

Под сиреневым кустом сели дворянские дети, взяли каждый по пирожку и откусили, а в пирожке лапти — крошеные, старые онучи, щепки,- всякая дрянь.

Побросали дворянские дети пирожки и подали на дворянина в суд.

Прослышал про все это дело король и сказал:

— Я их всех сам буду судить.

И встали перед светлые его очи: дворянин, пекарь и бобыль… Бобыль как встал, так и глаза разинул и босой ногой почесал ногу.

Король велел объявить все, как было. Выслушал. Державой и скипетром потряс и говорит:

— Проклял ты, бобыль, родную землю, и за то тебе будет наказание великое.

И приказал мужика отвести вместе с мукой на проклятую десятину, чтобы всю муку приел… Так и сделали… Посадили бобыля посреди его земли и ковшом в рот стали муку сыпать. Три раза попросил бобыль водицы, целую меру приел.

Приел, и распучило. Руки растопырились и одеревенели, через колени на землю поплыл живот, и полезли из бобыля шипы, а волосы стали дыбом, как репей.

Кругом бобыля порос густой и непролазный бурьян по всей десятине.

И долго спустя слышали в колючих порослях — жевало и ухало: то, сидя на земле, ел и проесть не мог проклятую муку проклятый бобыль.

На весеннем солнышке греется пёс Полкан.

Морду положил на лапы, пошевеливает ушами — отгоняет мух.

Дремлет пёс Полкан, зато ночью, когда на цепь посадят, — не до сна.

Ночь темна, и кажется всё — крадётся кто-то вдоль забора.

Кинешься, тявкнешь, — нет никого. Или хвостом по земле застукает, по-собачьи; нет никого, а стукает…

Ну, с тоски и завоешь, и подтянет вон там, за амбаром, зальётся чей-то тонкий голос.

Или над поветью глазом подмигивать начнёт, глаз круглый и жёлтый.

А потом запахнёт под носом волчьей шерстью. Пятишься в будку, рычишь.

А уж жулики — всегда за воротами стоят, всю ночь. Жулика не страшно, а досадно — зачем стоит.

Чего-чего не перевидишь ночью-то… охо, хо… Пёс долго и сладко зевнул и по пути щёлкнул муху.

Поспать бы. Закрыл глаза, и представилась псу светлая ночь.

Над воротами стоит круглый месяц — лапой достать можно. Страшно. Ворота жёлтые.

И вдруг из подворотни высунулись три волчьих головы, облизнулись и спрятались.

«Беда», — думает пёс, хочет завыть и не может.

Потом три головы над воротами поднялись, облизнулись и спрятались.

«Пропаду», — думает пёс.

Медленно отворились ворота, и вошли три жулика с волчьими головами.

Прошлись кругом по двору и начали всё воровать.

— Украдём телегу, — сказали жулики, схватили, украли.

— И колодец украдём, — схватили, и пропал и журавль и колодец.

А пёс ни тявкнуть, ни бежать не может.

— Ну, — говорят жулики, — теперь самое главное!

«Что самое главное?» — подумал пёс и в тоске упал на землю.

— Вон он, вон он, — зашептали жулики.

Крадутся жулики ко псу, приседают, в глаза глядят.

Со всею силою собрался пёс и помчался вдоль забора, кругом по двору.

Два жулика за ним, а третий забежал, присел и рот разинул. Пёс с налёта в зубастую пасть и махнул.

— Уф, аф, тяф, тяф…

Проснулся пёс… на боку лежит и часто, часто перебирает ногами.

Вскочил, залаял, побежал к телеге, понюхал, к колодцу подбежал, понюхал — всё на месте.

И со стыда поджал пёс Полкан хвост да боком в конуру и полез.

Рычал.

Мужик уронил топор в реку; с горя сел на берег и стал плакать.

Водяной услыхал, пожалел мужика, вынес ему из реки золотой топор и говорит:

— Твой это топор?

Мужик говорит:

— Нет, не мой.

Водяной вынес ему другой, серебряный топор.

Мужик опять говорит:

— Не мой топор.

Тогда водяной вынес настоящий топор. Мужик говорит:

— Вот это мой топор.

Водяной подарил мужику все три топора за его правду.

Дома мужик показал товарищам топоры и рассказал, что с ним было.

Вот один мужик задумал то же сделать: пошёл к реке, нарочно бросил свой топор в воду, сел на берег и заплакал.

Водяной вынес золотой топор и спросил:

— Твой это топор?

Мужик обрадовался и закричал:

— Мой, мой!

Водяной не дал ему золотого топора и его собственного назад не отдал — за его неправду.

Жил старик со старухою. У них не было детей. Старик поехал в поле пахать. А старуха осталась дома блины печь. Старуха напекла блинов и говорит:

— Если бы был у нас сын, он бы отцу блинов отнёс; а теперь с кем я пошлю?

Вдруг из хлопка вылез маленький сыночек и говорит:

— Здравствуй, матушка!

А старуха и говорит:

— Откуда ты, сыночек, взялся и как тебя звать?

А сыночек и говорит:

— Ты, матушка, отпряла хлопочек и положила в столбочек: я там и вывелся. А звать меня Липунюшкой. Дай, матушка, я отнесу блинов батюшке.

Старуха и говорит:

— Ты донесёшь ли, Липунюшка?

— Донесу, матушка…

Старуха завязала блины в узелок и дала сыночку. Липунюшка взял узелок и побежал в поле.

В поле попалась ему на дороге кочка, он и кричит:

— Батюшка, батюшка, пересади меня через кочку! Я тебе блинов принёс.

Старик услыхал с поля — кто-то его зовёт, пошёл к сыну навстречу, пересадил его через кочку и говорит:

— Откуда ты, сынок?

А мальчик говорит:

— Я, батюшка, в хлопочке вывелся, — и подал отцу блинов.

Старик сел завтракать, а мальчик говорит:

— Дай, батюшка, я буду пахать.

А старик говорит:

— У тебя силы недостанет пахать.

А Липунюшка взялся за соху и стал пахать. Сам пашет и сам песни поёт.

Ехал мимо этого поля барин и увидал, что старик сидит завтракает, а лошадь одна пашет. Барин вышел из кареты и говорит старику:

— Как это у тебя, старик, лошадь одна пашет?

А старик говорит:

— У меня там мальчик пашет, он и песни поёт.

Барин подошёл ближе, услыхал песни и увидал Липунюшку.

Барин и говорит:

— Старик! Продай мне мальчика.

А старик говорит:

— Нет, мне нельзя продать, у меня один только и есть.

А Липунюшка говорит старику:

— Продай, батюшка, я убегу от него.

Мужик и продал мальчика за сто рублей. Барин отдал деньги, взял мальчика, завернул его в платочек и положил в карман. Барин приехал домой и говорит жене:

— Я тебе радость привёз.

А жена говорит:

— Покажи, что такое?

Барин достал платочек из кармана, развернул его, а в платочке ничего нету. Липунюшка уж давно к отцу убежал.

Лисица позвала журавля на обед и подала похлёбку на тарелке. Журавль ничего не мог взять своим длинным носом, и лисица сама всё поела. На другой день журавль к себе позвал лисицу и подал обед в кувшине с узким горлом. Лисица не могла продеть морду в кувшин, а журавль всунул свою долгую шею и всё выпил один.

Мужик пахал и сошником выворотил круглый камень, посреди камня дыра.

— Эге, — сказал мужик, — да это куриный бог.

Принёс его домой и говорит хозяйке:

— Я куриного бога нашёл, повесь его в курятнике, куры целее будут.

Баба послушалась и повесила за мочалку камень в курятнике, около насеста.

Пришли куры ночевать, камень увидели, поклонились все сразу и закудахтали:

— Батюшка Перун, охрани нас молотом твоим, камнем грозовым от ночи, от немочи, от росы, от лисиной слезы.

Покудахтали, белой перепонкой глаза закрыли и заснули.

Ночью в курятник вошла куриная слепота, хочет измором кур взять.

Камень раскачался и стукнул куриную слепоту, — на месте осталась.

За куриной слепотой следом вползла лиса, сама, от притворства, слёзы точит, приловчилась петуха за шейку схватить, — ударил камень лису по носу, покатилась лиса кверху лапками.

К утру налетела чёрная гроза, трещит гром, полыхают молнии — вот-вот ударят в курятник.

А камень на мочалке как хватит по насесту, попадали куры, разбежались спросонок кто куда.

Молния пала в курятник, да никого не ушибла — никого там и не было.

Утром мужик да баба заглянули в курятник и подивились:

— Вот так куриный бог — куры-то целёхоньки.

Над глиняным яром — избушка, в избушке старушка живет и две внучки: старшую зовут Моря, младшую Дуничка.

Один раз — ночью — лежит Моря на печи,- не спится. Свесила голову и видит.

Отворилась дверь, вошла какая-то лохматая баба, вынула Дуничку из люльки и — в дверь — и была такова.

Закричала Моря:

— Бабынька, бабынька, Дуньку страшная баба унесла…

А была та баба — кикимора, что крадет детей, а в люльку подкладывает вместо них полено.

Бабушка — искать-поискать, да, знать, кикимора под яр ушла в омут зеленый. Вот слез-то что было!

Тоскует бабушка день и ночь. И говорит ей Моря:

— Не плачь, бабушка, я сестрицу отыщу.

— Куда тебе, ягодка, сама только пропадешь.

— Отыщу да отыщу,- твердит Моря. И раз, когда звезды высыпали над яром, Моря выбежала крадучись из избы и пошла куда глаза глядят.

Идет, попрыгивает с ноги на ногу и видит — стоит над яром дуб, а ветки у дуба ходуном ходят. Подошла ближе, а из дуба торчит борода и горят два зеленых глаза…

— Помоги мне, девочка,- кряхтит дуб,- никак не могу нынче в лешего обратиться, опояшь меня пояском.

Сняла с себя Моря поясок, опоясала дуб. Запыхтело под корой, завозилось, и встал перед Морей старый леший.

— Спасибо, девка, теперь проси чего хочешь.

— Научи, дедушка, где сестрицу отыскать, ее злая кикимора унесла.

Начал леший чесать затылок… А как начесался — придумал.

Вскинул Морю на плечи и побежал под яр, вперед пятками.

— Садись за куст, жди,- сказал леший и на берегу омута обратился в корягу, а Моря спряталась за его ветки.

Долго ли так, коротко ли, замутился зеленый омут, поднялась над водой косматая голова, фыркнула, поплыла и вылезла на берег кикимора. На каждой руке ее по пятя большеголовых младенцев — игошей — и еще один за пазухой.

Села кикимора на корягу, кормит игошей волчьими ягодами. Младенцы едят, ничего,- не давятся.

— Теперь твоя очередь,- густым голосом сказала кикимора и вынула из-за пазухи ребеночка.

— Дуничка! — едва не закричала Моря.

Смотрит на звезды, улыбается Дуничка, сосет лохматую кикиморину грудь.

А леший высунул сучок корявый да за ногу кикимору и схватил…

Хотела кинуться кикимора в воду — никак не может.

Игоши рассыпались по траве, ревут поросячьими голосами, дрыгаются. Вот пакость!

Моря схватила Дуничку — и давай бог ноги.

— Пусти — я девчонку догоню,- взмолилась к лешему кикимора.

Стучит сердце. Как ветер летит Моря. Дуничка ее ручками за шею держит…

Уже избушка видна… Добежать бы…

А сзади — погоня: вырвалась кикимора, мчится вдогонку, визжит, на сажень кверху подсигивает…

— Бабушка! — закричала Моря. Вот-вот схватит ее кикимора.

И запел петух: «Кукареку, уползай, ночь, пропади, нечисть!»

Осунулась кикимора, остановилась и разлилась туманом, подхватил ее утренний ветер, унес за овраг.

Бабушка подбежала. Обняла Морю, взяла Дуничку на руки. Вот радости-то было.

А из яра хлопал деревянными ладошами, хохотал старый дед-леший. Смешливый был старичок.

Повстречал заяц ежа и говорит:

— Всем бы ты хорош, ёж, только ноги у тебя кривые, заплетаются.

Ёж рассердился и говорит:

— Ты что ж смеёшься; мои кривые ноги скорее твоих прямых бегают. Вот дай только схожу домой, а потом давай побежим наперегонку!

Ёж пошёл домой и говорит жене:

— Я с зайцем поспорил: хотим бежать наперегонку!

Ежова жена и говорит:

— Ты, видно, с ума сошёл! Где тебе с зайцем бежать? У него ноги быстрые, а у тебя кривые и тупые. А ёж говорит:

— У него ноги быстрые, а у меня ум быстрый. Только ты делай, что я велю. Пойдём в поле.

Вот пришли они на вспаханное поле к зайцу; ёж и говорит жене:

— Спрячься ты на этом конце борозды, а мы с зайцем побежим с другого конца; как он разбежится, я вернусь назад; а как прибежит к твоему концу, ты выходи и скажи: «А я уже давно жду». Он тебя от меня не узнает — подумает, что это я.

Ежова жена спряталась в борозде, а ёж с зайцем побежали с другого конца.

Как заяц разбежался, ёж вернулся назад и спрятался в борозду. Заяц прискакал на другой конец борозды: глядь! — а ежова жена уже там сидит. Она увидала зайца и говорит ему:

— А я уже давно жду!

Заяц не узнал ежову жену от ежа и думает: «Что за чудо! Как это он меня обогнал?»

— Ну, — говорит, — давай ещё раз побежим!

— Давай!

Заяц пустился назад, прибежал на другой конец: глядь! — а ёж уже там, да и говорит:

— Э, брат, ты только теперь, а я уже давно тут. «Что за чудо! — думает заяц, — уж как я шибко скакал, а всё он обогнал меня».

— Ну, так побежим ещё раз, теперь уж не обгонишь.

— Побежим!

Поскакал заяц, что было духу: глядь! — ёж впереди сидит и дожидается.

И так заяц до тех пор скакал из конца в конец, что из сил выбился.

Заяц покорился и сказал, что вперёд никогда не будет спорить.

У одного бедного мужика не стало хлеба. Вот он и задумал попросить хлеба у барина. Чтобы было с чем идти к барину, он поймал гуся, изжарил его и понёс. Барин принял гуся и говорит мужику:

— Спасибо, мужик, тебе за гуся, только не знаю, как мы твоего гуся делить будем. Вот у меня жена, два сына и две дочери. Как бы нам разделить гуся без обиды?

Мужик говорит:

— Я разделю. — Взял ножик, отрезал голову и говорит барину: — Ты всему дому голова, тебе голову. — Потом отрезал задок, подаёт барыне: — Тебе, говорит, дома сидеть, за домом смотреть, тебе задок. — Потом отрезал лапки и подаёт сыновьям: — Вам, говорит, ножки — топтать отцовские дорожки. — А дочерям дал крылья: — Вы, говорит, скоро из дома улетите, вот вам по крылышку. А остаточки себе возьму! — И взял себе всего гуся.

Барин посмеялся, дал мужику хлеба и денег. Услыхал богатый мужик, что барин за гуся наградил бедного мужика хлебом и деньгами, зажарил пять гусей и понёс к барину. Барин говорит:

— Спасибо за гусей. Да вот у меня жена, два сына, две дочери, всех шестеро, как бы нам поровну разделить твоих гусей?

Стал богатый мужик думать и ничего не придумал.

Послал барин за бедным мужиком и велел делить. Бедный мужик взял одного гуся — дал барину с барыней и говорит:

— Вот вас трое с гусем. — Одного дал сыновьям: — И вас, говорит, трое. — Одного дал дочерям: — И вас трое. — А себе взял двух гусей: — Вот, говорит, и нас трое с гусями, — всё поровну.

Барин посмеялся и дал бедному мужику ещё денег и хлеба, а богатого прогнал.

Телёнок увидал ежа и говорит:

— Я тебя съем!

Ёж не знал, что телёнок ежей не ест, испугался, клубком свернулся и фыркнул:

— Попробуй.

Задрав хвост, запрыгал глупый телоног, боднуть норовит, потом растопырил передние ноги и лизнул ежа.

— Ой, ой, ой! — заревел телёнок и сбежал к корове-матери, жалуется.

— Ёж меня за язык укусил.

Корова подняла голову, поглядела задумчиво и опять принялась траву рвать.

А ёж покатился в тёмную нору под рябиновый корень и сказал ежихе:

— Я огромного зверя победил, должно быть, льва!

И пошла слава про храбрость ежову за синее озеро, за тёмный лес.

— У нас ёж — богатырь, — шёпотом со страху говорили звери.

Жил у старика на дворе сивый мерин, хороший, толстый, губа нижняя лопатой, а хвост лучше и не надо, как труба, во всей деревне такого хвоста не было.

Не наглядится старик на сивого, всё похваливает. Раз ночью пронюхал мерин, что овёс на гумне молотили, пошёл туда, и напали на мерина десять волков, поймали, хвост ему отъели, — мерин брыкался, брыкался, отбрыкался, ускакал домой без хвоста.

Увидел старик поутру мерина куцего и загоревал — без хвоста всё равно что без головы — глядеть противно. Что делать?

Подумал старик да мочальный хвост мерину и пришил.

А мерин — вороват, опять ночью на гумно за овсом полез.

Десять волков тут как тут; опять поймали мерина, ухватили за мочальный хвост, оторвали, жрут и давятся — не лезет мочала в горло волчье.

А мерин отбрыкался, к старику ускакал и кричит:

— Беги на гумно скорей, волки мочалкой давятся.

Ухватил старик кол, побежал. Глядит — на току десять серых волков сидят и кашляют.

Старик — колом, мерин — копытом и приударили на волков.

Взвыли серые, прощенья стали просить.

— Хорошо, — говорит старик, — прощу, пришейте только мерину хвост. — Взвыли ещё раз волки и пришили.

На другой день вышел старик из избы, дай, думает, на сивого посмотрю; глянул, а хвост у мерина крючком — волчий.

Ахнул старик, да поздно: на заборе ребятишки сидят, покатываются, гогочут.

— Дедка-то — лошадям волчьи хвосты выращивает.

И прозвали с тех пор старика — хвостырь.

— Спи, Маша, — говорит нянюшка, — глаза во сне не открывай, а то на глаза кот прыгнет.

— Какой кот?

— Чёрный, с когтями.

Маша сейчас же глаза и зажмурила. А нянька залезла на сундук, покряхтела, повозилась и носом сонные песни завела. Маша думала, что нянька из носа в лампадку масла наливает.

Подумала и заснула. Тогда за окном высыпали частые, частые звёзды, вылез из-за крыши месяц и сел на трубу…

— Здравствуйте, звёзды, — сказала Маша.

Звёзды закружились, закружились, закружились. Смотрит Маша — хвосты у них и лапки. — Не звёзды это, а белые мыши бегают кругом месяца.

Вдруг под месяцем задымилась труба, ухо вылезло, потом вся голова — чёрная, усатая.

Мыши метнулись и спрятались все сразу. Голова уползла, и в окно мягко прыгнул чёрный кот; волоча хвост, заходил большими шагами, всё ближе, ближе к кровати, из шерсти сыпались искры.

«Глаза бы только не открыть», — думает Маша.

А кот прыгнул ей на грудь, сел, лапами упёрся, шею вытянул, глядит.

У Маши глаза сами разлепляются.

— Нянюшка, — шепчет она, — нянюшка.

— Я няньку съел, — говорит кот, — я и сундук съел.

Вот-вот откроет Маша глаза, кот и уши прижал… Да как чихнёт.

Крикнула Маша, и все звёзды-мыши появились откуда ни возьмись, окружили кота; хочет кот прыгнуть на Машины глаза — мышь во рту, жрёт кот мышей, давится, и сам месяц с трубы сполз, поплыл к кровати, на месяце нянькин платок и нос толстый…

— Нянюшка, — плачет Маша, — тебя кот съел… — И села.

Нет ни кота, ни мышей, а месяц далеко за тучками плывёт.

На сундуке толстая нянька выводит носом сонные песни.

«Кот няньку выплюнул и сундук выплюнул», — подумала Маша и сказала:

— Спасибо тебе, месяц, и вам, ясные звёзды.

У Васьки-кота поломались от старости зубы, а ловить мышей большой был охотник Васька-кот.

Лежит целые дни на тёплой печурке и думает — как бы зубы поправить…

И надумал, а надумавши, пошёл к старой колдунье.

— Баушка, — замурлыкал кот, — приставь мне зубы, да острые, железные, костяные-то я давно обломал.

— Ладно, — говорит колдунья, — за это отдашь мне то, что поймаешь в первый раз.

Поклялся кот, взял железные зубы, побежал домой. Не терпится ему ночью, ходит по комнате, мышей вынюхивает.

Вдруг мелькнуло что-то, бросился кот, да, видно, промахнулся.

Пошёл — опять метнулось.

«Погоди же! — думает кот Васька, остановился, глаза скосил и поворачивается, да вдруг как прыгнет, завертелся волчком и ухватил железными зубами свой хвост.

Откуда не возьмись явилась старая колдунья.

— Давай, — говорит, хвост по уговору. Заурлыкал кот, замяукал, слезами облился. Делать нечего. Отдал хвост. И стал кот — куцый. Лежит целые дни на печурке и думает: «Пропади они, железные зубы, пропадом!»

Много грибов набрал!

Всем ежатам хватит, и друзей угостить можно!

Вышел как-то ёжик из дому грибов набрать, ежат накормить.

Зима впереди долгая, без припасов не обойтись.

А Никита и Денис тоже решили сходить в лес за грибами. Да только вот грибы-то все куда-то попрятались, под листиками да веточками укрылись.

Вдруг видят ребята под деревом холмик маленький, а на нём грибов видимо-невидимо! И белые, и подберёзовики, и маслята!

Вот мальчики обрадовались! Бросились к чудесному холмику.

А он вдруг вскочил на ножки и как кинется наутёк!

Вот ребята удивились!

Не приходилось им ещё живых грибов видеть!

А ёжик с грибами домой прибежал, всех ежат накормил, ещё и на зиму хватило!

Maшa забыла сказать, что нам ещё подарили конь­ки «снегурочки» и мы уже научились кататься.

У нас во дворе сделали каток: расчистили снег на середине двора и всё время поливали и поливали во­дой. Вода замёрзла — и получился каток. Мы ката­емся там каждый день. Я уже здорово научился ка­таться: сегодня упал только пять раз. А Маша гораз­до хуже катается: хотя упала всего три раза, но раз­била себе нос, а я нет.

Усик упал тоже три раза, потому что Маша держа­ла его на руках: он ещё плохо ходит и поэтому ката­ется с Машей. Мама всё сердилась, что мы приходим все в снегу, с синяками, но папа не сердился и сказал, что надо заниматься спортом, и мы целые дни занимаемся.

А Чапка нас очень насмешила. Она не может ка­таться на коньках, и, чтобы ей не было скучно, мы вылепили из снега большую белую собаку и назвали её Снежинкой, а глупая Чапка её боится, всё время рычит и не хочет дружить со Снежинкой.

Нарисовал Вова Петуха, а раскрасить-то его и забыл. Пошел петух гулять:

— Что ты ходишь такой нераскрашенный? — удивилась Собака.

Посмотрел Петух в воду. И верно — Собака правду говорит.

— Не печалься, — сказала Собака, — иди к Краскам: они тебе помогут.

Пришел Петух к Красками просит:

— Краски, Краски, помогите мне!

— Хорошо, — сказала Красная Краска и раскрасила ему гребешок и бородку.

И Синяя Краска — перышки на хвосте.

Зеленая — крылышки.

А Желтая — грудку.

— Вот теперь ты настоящий Петух! — сказала Собака.

Жил-был на столе у Вовы Карандаш.

Однажды, когда Вова спал, на стол забрался Мышонок. Увидел Карандаш, схватил и потащил к себе в норку.

— Отпусти меня, пожалуйста! — взмолился Карандаш. — Ну зачем я тебе нужен? Я деревянный, и меня нельзя есть.

— Я тебя буду грызть! — сказал Мышонок. — У меня чешутся зубы, и я всё время должен что-нибудь грызть. Вот так! — И Мышонок больно укусил Карандаш.

— Ой, — сказал Карандаш. — Тогда дай мне в последний раз что-нибудь нарисовать, а потом делай что хочешь.

— Так и быть, — согласился Мышонок, — рисуй! Но потом я тебя всё равно изгрызу на мелкие кусочки.

Вздохнул тяжело Карандаш и нарисовал кружок.

— Это сыр? — спросил Мышонок.

— Может быть, и сыр, — сказал Карандаш и нарисовал ещё три маленьких кружочка.

— Ну, конечно, сыр, а это дырочки в нём, — догадался Мышонок.

— Может быть, и дырочки, — согласился Карандаш и нарисовал ещё один большой кружок.

— Это яблоко! — закричал Мышонок.

— Может быть, и яблоко, — сказал Карандаш и нарисовал несколько вот таких длинных кружочков.

— Я знаю, это сардельки! — закричал, облизываясь, Мышонок, — Ну, кончай скорее, у меня ужасно чешутся зубы.

— Подожди минуточку, — сказал Карандаш.

И когда он начал рисовать вот эти уголки, Мышонок закричал:

— Это похоже на ко… Не рисуй больше!

А Карандаш уже нарисовал большие усы…

— Да это настоящая кошка! — пискнул испуганный Мышонок. — Спасите! — и бросился к себе в норку.

С той поры Мышонок оттуда носу не показывал. А Карандаш у Вовы до сих пор живёт, только он стал вот какой маленький.

И ты своим карандашом попробуй нарисовать такую кошку, на страх мышатам.

В июне мы поехали к бабушке в деревню и взяли с собой Чапку и Усика.

Нам всем купили билеты, а Чапке — собачий би­лет. Усик ехал бесплатно, и папа сказал, что Усик «едет зайцем».

Не понимаю, как может котёнок ехать зайцем? Ве­чером мы приехали к бабушке, а утром уже пошли на речку — ловить рыбу. Сначала мы с Чапкой копали червяков: Чапка рыла ногами землю, а я собирал чер­вяков в баночку. Maшa их не собирала: она боялась червяков, хотя они совсем не кусаются. Потом пошли искать место на речке. Я нёс удочки, Чапка — баночку с червяками, а Маша и Усик — ничего. Мы сели на берегу, и я стал насаживать червяка на крючок. Маша червяков не насаживала: ей жалко их.

Я закинул удочку и стал ждать, когда поймается рыба, но рыба не ловилась, потому что Маша скуча­ла и всё время громко пела. Когда она перестала петь, я сразу поймал не очень большую рыбу, но она соско­чила с крючка и уплыла с моим червяком во рту.

Потом Maшa опять пела, и рыба опять не ловилась, а когда Маша ушла собирать цветы, я вдруг поймал три рыбки и лягушку.

Но тут из камыша вылетела большая утка, а за ней выскочила наша Чапка. Мы и не знали, что Чапка — охотничья собака!

Пока я смотрел на Чапку, Усик поймал три рыбки из моей банки, и мы вернулись домой с одной лягуш­кой.

Лягушку я выпустил в сад.

Машу и Усика я больше не возьму с собой ловить рыбу!

Три котёнка — чёрный, серый и белый —

увидели мышь

и бросились за ней!

Мышь прыгнула в банку с мукой.

Котята — за ней!

Мышь убежала.

А из банки вылезли три белых котёнка.

Три белых котёнка увидели на дворе лягушку и бросились за ней!

Лягушка прыгнула в старую самоварную трубу. Котята — за ней!

Лягушка ускакала, а из трубы вылезли три чёрных котёнка

Три чёрных котёнка увидели в пруду рыбу

и бросились за ней!

Рыба уплыла,

а из воды вынырнули три мокрых котёнка.

Три мокрых котёнка пошли домой.

По дороге они обсохли и стали как были: чёрный, серый и белый.