Жила-была ворона, и жила она не одна, а с няньками, мамками, с малыми детками, с ближними и дальними соседками. Прилетели птицы из заморья, большие и малые, гуси и лебеди, пташки и пичужки, свили гнезда в горах, в долах, в лесах, в лугах и нанесли яичек.

Подметила это ворона и ну перелетных птиц обижать, у них яички таскать!

Летел сыч и увидал, что ворона больших и малых птиц обижает, яички таскает.

— Постой, — говорит он, — негодная ворона, найдем на тебя суд и расправу!

И полетел он далеко, в каменные горы, к сизому орлу. Прилетел и просит:

— Батюшка сизой орел, дай нам свой праведный суд на обидчицу-ворону! От нее житья нет ни малым, ни большим птицам: наши гнезда разоряет, детенышей крадет, яйца таскает да ими своих воронят питает!

Покачал сизой орел головой и послал за вороною легкого, меньшого своего посла — воробья. Воробей вспорхнул и полетел за вороной. Она было ну отговариваться, а на нее поднялась вся птичья сила, все пичуги, и ну щипать, клевать, к орлу на суд гнать. Нечего делать — каркнула и полетела, а все птицы взвились и следом за ней понеслись.

Вот и прилетели они к орлову житью и обсели его, а ворона стоит посереди да обдергивается перед орлом, охорашивается.

И стал орел ворону допрашивать:

— Про тебя, ворона, сказывают, что ты на чужое добро рот разеваешь, у больших и малых птиц детенышей да яйца таскаешь!

— Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина, я только одни скорлупки подбираю!

— Еще про тебя жалоба до меня доходит, что как выйдет мужичок пашню засевать, так ты подымаешься со всем своим вороньем и ну семена клевать!

— Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Я с подружками, с малыми детками, с чадами, домочадцами только червяков из свежей пашни таскаю!

— А еще на тебя всюду народ плачется, что как хлеб сожнут да снопы в копна сложат, то ты налетишь со всем своим вороньем и давай озорничать, снопы ворошить да копны разбивать!

— Напраслина, батюшка сизой орел, напраслина! Мы это ради доброго дела помогаем — копны разбираем, солнышку да ветру доступ даем, чтобы хлебушко не пророс да зерно просохло!

Рассердился орел на старую врунью-ворону, велел ее засадить в острог, в решетчатый теремок, за железные засовы, за булатные замки. Там она сидит и по сей день!

Как-то раз застал Муравья сильный дождь.

Куда спрятаться?

Увидел Муравей на полянке маленький грибок, добежал до него и спрятался под его шляпкой.

Сидит под грибом — дождь пережидает.

А дождь идёт всё сильнее и сильнее…

Ползёт к грибу мокрая Бабочка:

— Муравей, Муравей, пусти меня под грибок! Промокла я — лететь не могу!

— Куда же я пущу тебя? — говорит муравей. — Я один тут кое-как уместился.

— Ничего! В тесноте, да не в обиде.

Пустил Муравей Бабочку под грибок.

А дождь ещё сильнее идёт…

Бежит мимо Мышка:

— Пустите меня под грибок! Вода с меня ручьём течёт.

— Куда же мы тебя пустим? Тут и места нет.

— Потеснитесь немножко!

Потеснились — пустили Мышку под грибок.

А дождь всё льёт и не перестаёт…

Мимо гриба Воробей скачет и плачет:

— Намокли перышки, устали крылышки! Пустите меня под грибок обсохнуть, отдохнуть, дождик переждать!

— Тут и места нет.

— Подвиньтесь, пожалуйста!

— Ладно.

Подвинулись — нашлось Воробью место.

А тут Заяц на полянку выскочил, увидел гриб.

— Спрячьте, — кричит, — спасите! За мной Лиса гонится!..

— Жалко Зайца, — говорит Муравей. — Давайте ещё потеснимся.

Только спрятали Зайца — Лиса прибежала.

— Зайца не видели? — спрашивает.

— Не видели.

Подошла Лиса поближе, понюхала:

— Не тут ли он спрятался?

— Где ему тут спрятаться!

Махнула Лиса хвостом и ушла.

К тому времени дождик прошёл — солнышко выглянуло. Вылезли все из-под гриба — радуются.

Муравей задумался и говорит:

— Как же так? Раньше мне одному под грибом тесно было, а теперь всем пятерым место нашлось!

— Ква-ха-ха! Ква-ха-ха! — засмеялся кто-то.

Все посмотрели: на шляпке гриба сидит Лягушка и хохочет:

— Эх, вы! Гриб-то…

Не досказала и ускакала.

Посмотрели все на гриб и тут догадались, почему сначала одному под грибом тесно было, а потом и пятерым место нашлось.

А вы догадались?

В давние времена слон выглядел совсем не так, как теперь: у него были огромные глаза, уши торчком стояли на голове, а между ними росли прекрасные рога.

Когда на земле появились люди, лев сказал слону:

— Дружище, что-то повсюду развелось слишком много людей! Наверное, скоро они и до нас с тобой доберутся, работать заставят! Надо уходить на новые места!

— Я такой огромный, кто посмеет меня тронуть? — важно возразил слон. — Зачем же мне бежать куда-то?

Он был так величествен и горд, что ни на кого вокруг не обращал внимания.

Однажды на землю спустился погулять со своими птенцами воробей. В это время мимо проходил слон.

— Осторожно! Не ходите! Здесь мои птенцы! — закричал воробей.

Но слон, который даже и на людей не обращал внимания, не пожелал выслушать воробья.

— Что мне за дело до чьих-то птенцов? Мне надо пройти, и я обязательно пройду!

— высокомерно сказал он.

Тяжело переваливаясь, слон двинулся вперед и растоптал бедных воробушков!

Закричал воробей, заплакала его жена, но что они могли сделать? Слишком малы они были, чтобы справиться со слоном.

Полетел воробей за помощью к вороне. Ворона закаркала и пустилась догонять слона. Догнала и принялась когтями царапать ему глаза, долбить его клювом.

А воробей отправился за помощью к мухам. Самые большие мухи тоже полетели за слоном, уселись на его расцарапанные глаза и давай кусать.

Свету не взвидел слон. Спотыкаясь, словно слепой, побежал он через лес.

Жарко ему стало, захотелось пить, и он стал разыскивать воду.

А воробей тем временем обратился за подмогой к лягушкам. Лягушки повыпрыгивали из воды и отправились защищать воробья.

Слон несся, не разбирая дороги. Сослепу кинулся он за водой на гору. Увидали это лягушки, прискакали на вершину горы и принялись там квакать. Слон подумал, что вода где-то поблизости, побежал на кваканье и хотел с разбегу кинуться в воду, но вместо этого ударился о камень и покатился вниз. Три раза перекувырнулся он через голову — и сломал оба рога. Перекувырнулся еще два раза — смял свои длинные уши, и они стали у него словно два веера, приклеенные к голове.

Повезло еще слону, что не разбился до смерти!

А все звери, глядя на него, сказали:

— На земле все мы равны. Разве можно быть таким гордым и не замечать других?!

С тех пор глаза у слона стали маленькие и узкие, рога исчезли, а уши прижались к голове. И сделался слон внимательным и осторожным. Когда он идет по дороге или щиплет траву на поле, всегда смотрит, как бы не раздавить какого-нибудь маленького червячка.

Воробей Воробеич и Ерш Ершович жили в большой дружбе. Каждый день летом Воробей Воробеич прилетал к речке и кричал:

— Эй, брат, здравствуй! Как поживаешь?

— Ничего, живём помаленьку, — отвечал Ерш Ершович. — Иди ко мне в гости. У меня, брат, хорошо в глубоких местах. Вода стоит тихо, всякой водяной травки сколько хочешь. Угощу тебя лягушачьей икрой, червячками, водяными козявками.

— Спасибо, брат! С удовольствием пошёл бы я к тебе в гости, да воды боюсь. Лучше уж ты прилетай ко мне в гости на крышу. Я тебя, брат, ягодами буду угощать — у меня целый сад, а потом раздобудем и корочку хлебца, и овса, и сахару, и живого комарика. Ты ведь любишь сахар?

— Какой он?

— Белый такой.

— Как у нас гальки в реке?

— Ну вот. А возьмёшь в рот — сладко. Твою гальку не съешь. Полетим сейчас на крышу?

— Нет, я не умею летать, да и задыхаюсь на воздухе. Вот лучше на воде поплаваем вместе. Я тебе всё покажу.

Воробей Воробеич пробовал заходить в воду, — по колени зайдёт, а дальше страшно делается. Так-то и утонуть можно! Напьётся Воробей Воробеич светлой речной водицы, а в жаркие дни покупается где-нибудь на мелком месте, почистит перышки — и опять к себе на крышу. Вообще жили они дружно и любили поговорить о разных делах.

— Как это тебе не надоест в воде сидеть? — часто удивлялся Воробей Воробеич. — Мокро в воде, — ещё простудишься.

Ерш Ершович удивлялся в свою очередь:

— Как тебе, брат, не надоест летать? Вон как жарко бывает на солнышке: как раз задохнёшься. А у меня всегда прохладно. Плавай себе сколько хочешь. Небось летом все ко мне в воду лезут купаться. А на крышу кто к тебе пойдёт?

— И ещё как ходят, брат! У меня есть большой приятель — трубочист Яша. Он постоянно в гости ко мне приходит. И весёлый такой трубочист, — всё песни поёт. Чистит трубы, а сам напевает. Да ещё присядет на самый конёк отдохнуть, достанет хлебца и закусывает, а я крошки подбираю. Душа в душу живём. Я ведь тоже люблю повеселиться.

У друзей и неприятности были почти одинаковые. Например, зима: как зяб бедный Воробей Воробеич! Ух, какие холодные дни бывали! Кажется, вся душа готова вымерзнуть. Нахохлится Воробей Воробеич, подберёт под себя ноги, да и сидит. Одно только спасенье — забраться куда-нибудь в трубу и немного погреться. Но и тут беда.

Раз Воробей Воробеич чуть-чуть не погиб благодаря своему лучшему другу — трубочисту. Пришёл трубочист да как спустит в трубу свою чугунную гирю с помелом, — чуть-чуть голову не проломил Воробью Воробеичу. Выскочил он из трубы весь в саже, хуже трубочиста, и сейчас браниться:

— Ты это что же, Яша, делаешь-то? Ведь этак можно и до смерти убить.

— А я почём же знал, что ты в трубе сидишь?

— А будь вперёд осторожнее. Если бы я тебя чугунной гирей по голове стукнул, разве это хорошо?

Ершу Ершовичу тоже по зимам приходилось не сладко. Он забирался куда-нибудь поглубже в омут и там дремал по целым дням. И темно, и холодно, и не хочется шевелиться. Изредка он подплывал к проруби, когда звал Воробей Воробеич. Подлетит к проруби воды напиться и крикнет:

— Эй, Ерш Ершович, жив ли ты?

— Жив, — сонным голосом откликается Ерш Ершович. — Только всё спать хочется. Вообще скверно. У нас все спят.

— И у нас тоже не лучше, брат! Что делать, приходится терпеть. Ух, какой злой ветер бывает! Тут, брат, не заснёшь. Я всё на одной ножке прыгаю, чтобы согреться. А люди смотрят и говорят: «Посмотрите, какой весёленький воробушек!» Ах, только бы дождаться тепла. Да ты уж опять, брат, спишь?

А летом опять свои неприятности. Раз ястреб версты две гнался за Воробьем Воробеичем, и тот едва успел спрятаться в речной осоке.

— Ох, едва жив ушёл! — жаловался он Ершу Ершовичу, едва переводя дух. — Вот разбойник-то! Чуть-чуть не сцапал, а там бы поминай, как звали.

— Это вроде нашей щуки, — утешал Ерш Ершович. — Я тоже недавно чуть-чуть не попал ей в пасть. Как бросится за мной, точно молния. А я выплыл с другими рыбками и думал, что в воде лежит полено, а как это полено бросится за мной. Для чего только эти щуки водятся? Удивляюсь и не могу понять.

— И я тоже. Знаешь, мне кажется, что ястреб когда-нибудь был щукой, а щука была ястребом. Одним словом, разбойники.

Да, так жили да поживали Воробей Воробеич и Ерш Ершович, зябли по зимам, радовались летом; а весёлый трубочист Яша чистил свои трубы и попевал песенки. У каждого своё дело, свои радости и свои огорчения.

Однажды летом трубочист кончил свою работу и пошёл к речке смыть с себя сажу. Идёт да посвистывает, а тут слышит — страшный шум. Что такое случилось? А над рекой птицы так и вьются: и утки, и гуси, и ласточки, и бекасы, и вороны, и голуби. Все шумят, орут, хохочут — ничего не разберёшь.

— Эй вы, что случилось? — крикнул трубочист.

— А вот и случилось, — чиликнула бойкая синичка. — Так смешно, так смешно! Посмотри, что наш Воробей Воробеич делает. Совсем взбесился.

Синичка засмеялась тоненьким-тоненьким голоском, вильнула хвостиком и взвилась над рекой.

Когда трубочист подошёл к реке, Воробей Воробеич так и налетел на него. А сам страшный такой: клюв раскрыт, глаза горят, все перышки стоят дыбом.

— Эй, Воробей Воробеич, ты это что, брат, шумишь тут? — спросил трубочист.

— Нет, я ему покажу! — орал Воробей Воробеич, задыхаясь от ярости. — Он ещё не знает, каков я. Я ему покажу, проклятому Ершу Ершовичу! Он будет меня поминать, разбойник.

— Не слушай его! — крикнул трубочисту из воды Ерш Ершович. — Всё-то он врёт.

— Я вру? — орал Воробей Воробеич. — А кто червяка нашёл? Я вру! Жирный такой червяк! Я его на берегу выкопал. Сколько трудился. Ну, схватил его и тащу домой, в своё гнездо. У меня семейство — должен я корм носить. Только вспорхнул с червяком над рекой, а проклятый Ерш Ершович, — чтоб его щука проглотила! — как крикнет: «Ястреб!» Я со страху крикнул — червяк упал в воду, а Ерш Ершович его и проглотил. Это называется врать?! И ястреба никакого не было.

— Что же, я пошутил, — оправдывался Ерш Ершович. — А червяк действительно был вкусный.

Около Ерша Ершовича собралась всякая рыба: плотва, караси, окуни, малявки, — слушают и смеются. Да, ловко пошутил Ерш Ершович над старым приятелем! И ещё смешнее, как Воробей Воробеич вступил в драку с ним. Так и налетает, так и налетает, а взять ничего не может.

— Подавись ты моим червяком! — бранился Воробей Воробеич. — Я другого себе выкопаю. А обидно то, что Ерш Ершович обманул меня и надо мной же ещё смеётся. А я его к себе на крышу звал. Хорош приятель, нечего сказать! Вот и трубочист Яша то же скажет. Мы с ним тоже дружно живём и даже вместе закусываем иногда: он ест — я крошки подбираю.

— Постойте, братцы, это самое дело нужно рассудить, — заявил трубочист. — Дайте только мне сначала умыться. Я разберу ваше дело по совести. А ты, Воробей Воробеич, пока немного успокойся.

— Моё дело правое, — что же мне беспокоиться! — орал Воробей Воробеич. — А только я покажу Ершу Ершовичу, как со мной шутки шутить.

Трубочист присел на бережок, положил рядом на камешек узелок со своим обедом, вымыл руки и лицо и проговорил:

— Ну, братцы, теперь будем суд судить. Ты, Ерш Ершович, — рыба, а ты, Воробей Воробеич, — птица. Так я говорю?

— Так! Так! — закричали все, и птицы и рыбы.

— Будем говорить дальше! Рыба должна жить в воде, а птица — в воздухе. Так я говорю? Ну вот. А червяк, например, живёт в земле. Хорошо. Теперь смотрите.

Трубочист развернул свой узелок, положил на камень кусок ржаного хлеба, из которого состоял весь его обед, и проговорил:

— Вот смотрите: что это такое? Это — хлеб. Я его заработал, и я его съем; съем и водицей запью. Так? Значит, пообедаю и никого не обижу. Рыба и птица тоже хотят пообедать. У вас, значит, своя пища! Зачем же ссориться? Воробей Воробеич откопал червячка, значит, он его заработал, и, значит, червяк — его.

— Позвольте, дяденька, — послышался в толпе птиц тоненький голосок.

Птицы раздвинулись и пустили вперёд Бекасика-песочника, который подошёл к самому трубочисту на своих тоненьких ножках.

— Дяденька, это неправда.

— Что неправда?

— Да червячка-то ведь я нашёл. Вон спросите уток — они видели. Я его нашёл, а Воробей налетел и украл.

Трубочист смутился. Выходило совсем не то.

— Как же это так? — бормотал он, собираясь с мыслями. — Эй, Воробей Воробеич, ты это что же, в самом деле, обманываешь?

— Это не я вру, а Бекас врёт. Он сговорился вместе с утками.

— Что-то не то, брат. Да! Конечно, червячок — пустяки; а только вот нехорошо красть. А кто украл, тот не должен врать. Так я говорю? Да.

— Верно! Верно! — хором крикнули опять все. — А ты всё-таки рассуди Ерша Ершовича с Воробьем Воробеичем! Кто у них прав? Оба шумели, оба дрались и подняли всех на ноги.

— Кто прав? Ах вы, озорники, Ерш Ершович и Воробей Воробеич! Право, озорники. Я обоих вас и накажу для примера. Ну, живо миритесь, сейчас же!

— Верно! — крикнули все хором. — Пусть помирятся.

— А Бекасика-песочника, который трудился, добывая червячка, я накормлю крошками, — решил трубочист. — Все и будут довольны.

— Отлично! — опять крикнули все.

Трубочист уже протянул руку за хлебом, а его и нет.

Пока трубочист рассуждал, Воробей Воробеич успел его стащить.

— Ах, разбойник! Ах, плут! — возмутились все рыбы и все птицы.

И все бросились в погоню за вором. Краюшка была тяжела, и Воробей Воробеич не мог далеко улететь с ней. Его догнали как раз над рекой. Бросились на вора большие и малые птицы.

Произошла настоящая свалка. Все так и рвут, только крошки летят в реку; а потом и краюшка полетела тоже в реку. Тут уж схватились за неё рыбы. Началась настоящая драка между рыбами и птицами. В крошки растерзали всю краюшку и все крошки съели. Как есть ничего не осталось от краюшки. Когда краюшка была съедена, все опомнились и всем сделалось совестно. Гнались за вором Воробьем да по пути краденую краюшку и съели.

А весёлый трубочист Яша сидит на бережку, смотрит и смеётся. Уж очень смешно всё вышло. Все убежали от него, остался один только Бекасик-песочник.

— А ты что же не летишь за всеми? — спрашивает трубочист.

— И я полетел бы, да ростом мал, дяденька. Как раз большие птицы заклюют.

— Ну, вот так-то лучше будет, Бекасик. Оба остались мы с тобой без обеда. Видно, мало ещё поработали.

Пришла Алёнушка на бережок, стала спрашивать весёлого трубочиста Яшу, что случилось, и тоже смеялась.

— Ах, какие они все глупые, и рыбки и птички! А я бы разделила всё — и червячка и краюшку, и никто бы не ссорился. Недавно я разделила четыре яблока. Папа приносит четыре яблока и говорит: «Раздели пополам — мне и Лизе». Я и разделила на три части: одно яблоко дала папе, другое — Лизе, а два взяла себе.

Жила мышь в степи, а близко был лес. Звали мышь Мышка-Тишка. Вот Мышка-Тишка жила год, другой и третий. И днем и ночью все три года Мышка-Тишка бегала по полю, а никак не могла запастись хлебом на зиму. Три года засуха была. Посеют казаки хлеб, а он не родится.

Летом, когда хлебу созревать пора, Мышка-Тишка с утра до вечера трудится — колоски собирает, а зима приходит — есть нечего.

Три зимы Мышка-Тишка голодала. Прошла третья зима, она думать стала: «Надо весной хлеб посеять!» Надумала и ждет, когда снег совсем сойдет и земля подсохнет.

Сошел снег, тут-то Мышка-Тишка призадумалась:

«Вспашу я землю, а сеять нечем. Пока зерно доставать буду, время сеять пройдет. Где зерно взять?»

Думала она так, да и вспомнила: «Погутарю я с воробьем. Может, вдвоем и посеем. Живет он один, хлеб ему тоже нужен…»

По соседству воробей жил. Гнездо у него было в дупле сосны. Сосна на отшибе леса стояла. Он тоже три года мучился. Придет весна — живет воробей: мошек, жучков, червячков много. До самой осени сыт, а зима наступает — есть нечего, урожая нема! Зимой-то он в станицу часто летал. Да в станице своих воробьев много, им тоже нечего есть. Прилетит он, а станичные воробьи прогоняют его, а раз даже побили.

Прошла третья зима. Воробей думает себе: «Живет тут рядом полевая мышка, погутарю я с ней, может, пшеничку вдвоем-то посеем… Полечу-ка я до ней».

Надумал воробей и полетел в степь. Летит он невысоко и видит: мышка на бугорочке сидит. Вышла она из хатки своей и смотрит кругом. Завидела воробья, встала на задние ноги, а передние к небу подняла и кричит: «Суседушка, сядь ко мне рядом да погутарим с тобой». Сел воробей на бугорок к мышке, поздоровался: «Здравствуй, Мышка-Тишка» — «Здравствуй, воробей». Воробей ее спрашивает:

«Как живешь, суседушка? — «Плохо, сусед, живу. Урожаю нема, доходов никаких, жить нечем, детишки малые. Уж я не знаю, куда голову приклонить. Детки исть просют, а хлеба нема, взять негде, от станицы далеко живу, а казаки в поле сусеки не строят. Тебе-то хорошо, взял да и полетел в станицу, поклевал да и домой».

Воробей послухал мышку, покачал головой и гутарит ей: «Ой, Мышка-Тишка, кабы хорошо было… В станице воробьев тьма-тьмущая, им самим нечего исть. Прилетел я зимой, они прогнали меня да еще и побили. Не придумаю, суседушка, как жить буду». Мышка ему говорит: «Давай, воробей, хлеб сеять». — «Давай», — согласился воробей. «Я пахать землю стану, а ты сеять будешь».

Договорились они. Мышка-Тишка сказала ему: «Завтра казаки будут сеять, и мы начнем. Я буду землю пахать, а ты — к казакам за зерном. Украдешь зерно, прилетишь, посеешь — и обратно за зерном».

Наутро рано поднялись воробей с мышкой. Мышка-Тишка пашет, а воробей знай летает до казаков да на свое поле зерно носит. Неделю они так-то сеяли с мышкой. Посеяли они двенадцать гектаров и мечтают: уродится хлеб, и будут они зимовать с блинами, пирогами, в гости будут ходить друг до дружки.

Посеяли и караулить свое поле стали. Мышка ночью караулила. Ходит по земле и все доглядывает. Воробей днем летает над полем. Всех жучков, мошек, червячков поклевал.

Пшеничка взошла, потом колос завязался, цвесть начала, налилась, созрела. Время убирать хлеб. Ну, покосили хлеб, помолотили, провеяли и ссыпали в одну большую кучу все зерно. Вот Мышка-Тишка гутарит: «Давай, воробей, делить хлеб». — «Давай. А как мы делить будем?» — спросил воробей мышку. — «Да так вот и делить будем: у меня четыре ноги, воробей, а у тебя две. Мне четыре меры а тебе две. Вот и поделим по-божески». Воробей не согласился: «Нет, Мышка-Тишка, это не по-божески. По-божески, когда мы поровну разделим». — «Поровну делить нельзя», — гутарит мышка.

Воробей стал убеждением действовать на мышку: «Ты работала, и я работал, с поля вместе уходили — значит, и делить поровну». Мышка-Тишка подумала и сказала: «Нет, так делить нельзя. Надо поделить, как я гутарю. У меня четыре ноги работали, а у тебя только две. Мне четыре меры, тебе — две».

Воробей разобиделся и кричать стал: «Ноги-то у меня две, а крылья? Они тоже работали. Два крыла, две ноги — будет четыре! Поровну дели, по-божески!» Мышка ему отвечает: «Да ведь, воробушек, крылья при работе не нужны. Они ничего не делают. А вот ноги — это другое дело. Не будь у меня четырех ног, я не вспахала бы землю. Лошади тоже о четырех ногах. Вот так и будем делить, как я гутарю».

Долго они спорили, а потом поругались. Мышка назвала воробья вором. Воробей мышь обругал. Подрались они. Три дня дрались, так и не поделили свой хлеб.

На четвертый день Мышка-Тишка пришла со своими детьми и стала носить зерно в свою хату. Воробей тоже стал носить зерно к себе в дупло. Мышка полные сусеки насыпала хлебом, а воробью мало досталось. Рассердился он и полетел до орла заявлять на мышь. Прилетел он до орла и гутарит: «Сеяли мы с мышкой хлеб. Убрали с поля пшеницу, помолотили, а мышка стала делить не по-божески, себе — четыре меры, мне — две, а потом меня обозвала вором и все зерно себе в сусеки ссыпала».

Орел принял заявление.

Мышка побегла до медведя с жалобой на воробья. Прибегла и гутарит: «Накажи воробья, медведь-батюшка! Хлеб мы с воробьем сеяли. Я пахала, он сеял. Вырос хлеб — стали делить. Я ему две меры дала, а себе — четыре: у меня четыре ноги работали, а у него две. Не хотел он так поделить. Дрался со мною».

Медведь принял жалобу.

Прилетел орел до медведя. Гутарили они, гутарили. Орел свои права, а медведь свои права защищает. Поругались они и войну друг дружке объявили.

Прошло так сколько-то времени. Собрали войска орел и медведь и стали драться. Резко они дрались. День дерутся, другой, третий. Звери побеждать стали войска орла. Неделю дрались: всех птиц поубивали. Осталось несколько в живых. Живыми остались орел и воробей. Не утерпели они войны и улетели. Орел до себя улетел, а воробей до себя.

Медведь видит, что орел с воробьем улетели, собрал зверей и гутарит: «Вот, звери, правда победила! Теперича мышка должна пир созвать на весь мир».

Мышка на радостях стала звать к себе на пир.

Прибегла домой Мышка-Тишка, стала пшеничку молоть. Мелет, а сама думает: «Напеку пирогов, блинов, катламок, угощу медведя-батюшку да зверей».

Думает она, а тут гром ударил. Тучи всю степь накрыли. Пошел дождь. Три дня дождик лил. Затопил степь, и хатку Мышки-Тишки залило. Мышка-то и потопла.

А воробей поправился. Стал он жить-поживать и добра наживать.

Я к нему в гости ходила. Напек он блинов, катламок, меня угощал.

У одной собаки-овчарки хозяин был недобрый человек, и потому ей приходилось немало терпеть от голода. Будучи не в силах выносить этот голод, собака в конце концов ушла от него, совсем опечаленная.

На дороге повстречался с ней воробей и сказал: «А скажи-ка ты мне, песик-братик, отчего ты так закручинился?» Пес отвечал: «Я мучусь от голода, а поесть мне нечего». И воробей сказал: «Братец, пойдем в город, там я тебя накормлю досыта».

Вот и пошли они вместе в город, и когда подошли к мясной лавке, воробей сказал: «Постой здесь, я тебе сейчас кусок мясца с прилавка сцапаю».

И точно: уселся на прилавок, оглянулся во все стороны, увидел, что никто за ним не примечает, и до тех пор поклевывал, потаскивал и поволакивал кусок говядины, лежавший на краю прилавка, пока кусок не свалился на пол. Пес его тотчас подхватил, побежал в укромный уголок и съел.

Тогда воробей сказал: «Пойдем к другой лавке, я тебе там еще один кусок с прилавка скину, чтобы ты мог насытиться».

Когда же пес и второй кусок съел, воробей спросил у него: «Песик-братик, сыт ли ты теперь?» — «Да, говядинки я поел досыта, — отвечал пес, — а вот хлеба-то у меня еще и во рту не было». Воробей сказал: «И это тебе добудем, ступай за мной».

И повел его к лавке хлебника, и до тех пор поклевывал и подталкивал два небольших хлебца, пока они не свалились с прилавка, и когда пес еще хлеба захотел, повел его к другому хлебнику и там тоже добыл ему хлеба.

Когда все это было съедено, воробей сказал: «Песик-братик, сыт ли ты теперь?» — «Да, — отвечал пес, — и теперь мы можем сделать маленькую прогулку за город».

Вот и вышли они вместе на большую дорогу. Погода была теплая, и пес сказал: «Устал я, и недурно бы мне поспать маленько». — «Да! Да! Усни, — отвечал воробей, — а я тем временем усядусь на ветке». Пес раскинулся на дороге и заснул.

Лежит он и спит, а по дороге едет ломовой извозчик и везет в повозке две бочки вина на тройке лошадей. Воробей увидел, что он не хочет сворачивать с дороги и едет по той колее, поперек которой лежал, растянувшись, пес, и закричал: «Извозчик, сверни маленько в сторону, не то я тебя разорю». Извозчик проворчал себе под нос: «Посмотрим, как это ты меня разоришь?» — защелкал бичом и перекатил повозку через пса, так что тот остался мертвым на месте.

Тогда воробей крикнул ему: «Ты задавил моего песика-братика, так знай же: это будет тебе стоить телеги и лошадей!» — «Вот еще, телеги и лошадей! — сказал извозчик. — Посмотрел бы я, как это ты мне повредить можешь». И поехал далее.

Тогда воробей подобрался под брезент, которым телега была прикрыта, и давай расклевывать дырку бочки настолько, что затычка из нее выскочила; и вытекло из бочки все вино, а извозчик того и не заметил. Когда же он как-то оглянулся назад и увидел, что с телеги каплет, то стал осматривать бочки и тут только убедился, что одна из бочек пуста. «Ах я, несчастный!» — воскликнул он. «Недостаточно еще несчастлив!» — сказал ему воробей и, взлетев одной из лошадей на голову, выклевал ей глаза.

Увидев это, извозчик вытащил из-за пояса свой крюк и швырнул им в воробья; но воробей взвился вверх, а крюк угодил лошади в голову и убил ее насмерть. «Ах я, несчастный!» — воскликнул он. «Недостаточно еще несчастлив!» — сказал воробей, и когда извозчик потащился далее на своей паре лошадей, воробей опять забрался под брезент, выклевал и из другой бочки затычку и выпустил из нее все вино.

Когда извозчик это увидел, он опять воскликнул: «Ах я, несчастный! «, — но воробей по-прежнему отвечал ему: «Недостаточно еще несчастлив!» — сел второй лошади на голову и той тоже выклевал глаза.

Извозчик подбежал и набросился на него с крюком, но воробей взвился вверх, крюком попало лошади по голове да так, что она осталась на месте. «Ах я, несчастный!» — «Недостаточно еще несчастлив!» — сказал воробей, сел и третьей лошади на голову и стал ей клевать глаза.

Извозчик в ярости опять набросился на воробья с крюком, но воробей от него улетел, а он и третью свою лошадь убил на месте. «Ах я, несчастный!» — воскликнул он. «Недостаточно еще несчастный! — отвечал воробей.

— Теперь я полечу вперед и дома все у тебя разорю!» — и, точно, полетел вперед.

Извозчик должен был бросить телегу на дороге и побрел домой пешком, гневный и озлобленный.

«Ах, — сказал он жене, придя домой, — сколько бед на меня обрушилось: и вино-то у меня из бочек повытекло, и все три лошади пали!» — «Ах, муженек! Да что это за злая птичка к нам в дом прилетела! Она со всего света птиц созвала, и все они набросились на нашу пшеницу и поедают ее взапуски».

Поднялся извозчик на верх дома, чтобы взглянуть на свое поле, и увидел, что тысячи и тысячи птиц сидят на том поле и пшеницу всю уж склевали, и воробей тут же, между птицами. Тут закричал извозчик: «Ах я, несчастный!» — «Недостаточно еще несчастлив! — отвечал воробей. — Ты мне, извозчик, еще и жизнью поплатишься!» — и улетел прочь.

Извозчик, потерявший в тот день разом все свое достояние, сошел вниз в комнату и сел на печку, озлобленный и разъяренный.

А воробей тем временем присел на подоконник и крикнул: «Извозчик, ты мне еще жизнью поплатишься!» Тогда извозчик ухватился за крюк и бросился к воробью, но только стекла в окне перебил, а по воробью не попал.

А воробей и в дом влетел, и на печку сел, и крикнул: «Извозчик, ты мне еще жизнью поплатишься!» Извозчик, совсем обезумевший и ослепленный яростью, бросился к печи и разбил ее вдребезги, и метался вслед за воробьем, куда бы тот ни присаживался, и перебил всю домашнюю утварь, зеркальце, скамьи, стол, даже стены своего дома, а воробей все от него увертывался.

Наконец-таки удалось ему ухватить воробья рукой. «Не прикажешь ли убить его?» — спросила извозчика жена. «Не-е-т! — воскликнул он. — Убить его мало! Надо его уморить мучительной смертью — я проглочу его живьем!» Взял да разом и проглотил воробья.

А воробей-то начал у него в желудке летать да попархивать и наконец опять взлетел извозчику в самую глотку, а оттуда в рот, выставил изо рта голову и крикнул: «Извозчик, а ты все же поплатишься мне жизнью!»

Тогда извозчик подал жене своей крюк и сказал: «Жена, убей ты воробья у меня во рту!» Жена крюком ударила, да маленько промахнулась и угодила мужу крюком по голове, убив его наповал. А воробей тем временем изо рта его выпорхнул и улетел.